На процессе считались установленными следующие связи Л. Д. Троцкого с подсудимыми:
1. Через Седова со Смирновым и Гольцманом. С Гольцманом непосредственно в Копенгагене.
2. Через Седова и непосредственная письменная связь с Дрейцером.
3. С Берманом-Юриным и Фриц Давидом.
4. Через Седова с Ольбергом.
5. С М. Лурье через Рут Фишер -- Маслов.
Чтобы помочь читателю легче разобраться в этом вопросе мы прилагаем схему*1 этих связей. Схема начерчена, разумеется, на основе данных процесса, а не действительности.
Смирнов и Гольцман
5-го августа 1936 года, т.-е. за несколько дней до начала процесса, сломлен был и И. Н. Смирнов. Державшийся до того, -- Вышинский рассказывает, что допросы Смирнова состояли "из одних слов: я это отрицаю, еще раз отрицаю, отрицаю", -- И. Н. Смирнов встал также на путь ложных признаний. Описывая свою встречу с Седовым в Берлине, он говорит: "В процессе нашей беседы, Л. Седов, анализируя положение в Советском Союзе, высказал свое мнение, что в данных условиях, только путь насильственного устранения руководящих лиц в ВКП(б) и советском правительстве может привести к изменению общего положения в стране". Но этого лжесвидетельства недостаточно Сталину. Ему требуются более "четкие" формулировки. Проходит еще неделя, неделя страшных моральных мучений, и 13 августа, накануне подписания прокурором обвинительного акта, Смирнов сдается окончательно. "Я признаю, что установка на террор, как на единственную меру, могущую изменить положение в Советском Союзе, мне была известна из разговора с Седовым в 1931 году в Берлине, как его личная установка"*2.
Во всем этом, разумеется, нет ни слова правды. Правда лишь то, что в июле 1931 года Седов совершенно случайно встретил в огромном берлинском универсальном магазине "Кадеве" И. Н. Смирнова*3. И. Н. Смирнов много лет и близко знал Седова. После секундного замешательства, И. Н. Смирнов согласился встретиться и поговорить. Встреча состоялась. Из разговора выяснилось, что И. Н. Смирнов уже довольно давно находился в Берлине, но не делал никаких попыток связаться с оппозицией и не сделал бы этой попытки, если бы не случайная встреча в универсальном магазине "Кадеве". Это обстоятельство косвенно подтверждают и судебные отчеты, по данным которых И. Н. Смирнов прибыл в Берлин в мае месяце 1931 года. Встреча же Седова со Смирновым произошла только в июле месяце. (Если бы Смирнов -- как это хочет представить обвинение -- ехал в Берлин со специальной целью связаться с Троцким, представляется непонятным, почему, прибыв в мае, он ждал, т.-е. потерял два месяца).
Собеседники прежде всего обменялись информацией. Во время разговора И. Н. Смирнов, не останавливаясь прямо на вопросе о своем отходе от оппозиции, указал и настоял на том, что между ним и Л. Д. Троцким имеется прежде всего то разногласие, что он, Смирнов, не разделяет точки зрения Л. Д. Троцкого о необходимости вести в СССР политическую работу. Смирнов этим хотел как бы оправдать и об'яснить свой отход от оппозиции. Он, И. Н. Смирнов, считает, что нынешние условия в СССР не позволяют вести никакой оппозиционной работы, и что во всяком случае нужно ждать изменения этих условий. Характерный штрих: говоря об оппозиции, Смирнов говорил вы, а не мы, ваша точка зрения, ваши товарищи и т. д. Смирнов, в частности, без какого бы то ни было предложения со стороны Седова, категорически заявил, что ни в какую связь с большевиками-ленинцами в СССР он вступать не хочет и не вступит. Здесь не место вступать в полемику с точкой зрения Смирнова, но как далеко все это от "террора" или "представительства"*4 Троцкого в СССР. В политических вопросах собеседники установили известную близость взглядов, хотя И. Н. Смирнов и не высказывал этого категорически, вообще подходя к политическим вопросам скорее созерцательно-пассивно. В конце беседы было лишь условлено, что, если представится возможность, И. Н. Смирнов пришлет информацию об экономическом и политическом положении в СССР, с тем, чтобы помочь здесь, заграницей, правильнее ориентироваться в русских вопросах. Но и в этом отношении И. Н. Смирнов никаких обязательств на себя не брал. Стоит ли опровергать, что никаких "террористических" разговоров и "инструкций" не было. Отметим лишь мимоходом всю нелепость того, что Седов лично от себя мог давать "инструкции" И. Н. Смирнову, старому большевику, одному из пионеров и руководителей партии, который по возрасту годился Седову в отцы. Но может быть Седов передавал эти "инструкции" от имени Троцкого? Это отрицал, и категорически отрицал, на суде сам Смирнов.
Встреча носила, таким образом, совершенно случайный, полу-личный характер и во всяком случае стояла вне каких либо организационных связей. Главный интерес этой встречи заключался в том, что она дала возможность непосредственного личного контакта с живым человеком, недавно приехавшим из СССР. В смысле ощущения советской действительности такие личные встречи давали больше, чем десяток самых лучших статей.
Больше года от И. Н. Смирнова не было никаких вестей. Казалось уже, что случайная встреча с ним не будет иметь последствий, даже в смысле получения от него какой нибудь весточки.
И вдруг осенью 1932 года, приехавший из СССР в Берлин советский работник разыскивает Седова. Это был Гольцман. Он сообщил, что И. Н. Смирнов, с которым он был лично близок, узнав о его поездке по служебным делам заграницу, просил его повидаться в Берлине с Седовым.
Гольцман сам никогда не был активным оппозиционером, хотя и относился к оппозиции с симпатией. Он был довольно типичным представителем того слоя старых большевиков, которых в оппозиционной среде называли "либералами". Честные люди, они полусочувствовали оппозиции, но неспособны были на борьбу со сталинским аппаратом; они привыкли не высказывать своих мыслей открыто, приспособляться к аппарату, ворчать в узком кругу, и были не прочь оказать отдельному оппозиционеру, в частности, ссыльному, ту или иную услугу. Гольцман приехал не от имени организации левой оппозиции, -- он с ней, как и И. Н. Смирнов не имел никакой связи -- не от имени какой нибудь другой группы, ибо таковых не было (тем более не от имени "центра"!), а лично от И. Н. Смирнова, на которого Гольцман и сослался. Смирнов просил его рассказать Седову, что делается в Союзе и передать ему небольшое письмо, посвященное экономическому положению СССР. Письмо это в виде статьи было напечатано в "Бюллетене" (N 31, ноябрь 1932 г.) под заглавием "Хозяйственное положение Советского Союза". Статья эта содержала большой цифровой и фактический материал и имела чисто информационный характер.
Это был единственный документ, привезенный Гольцманом. В остальном он ограничился устными рассказами о политическом положении в СССР, настроениях и пр. На основании его рассказов редакцией "Бюллетеня" была составлена "корреспонденция" из Москвы, которая и появилась в том же номере (N 31).
Из всего характера встречи совершенно очевидно, что никаких "инструкций" или писем Гольцман не получал, да и не просил. Если он вообще повез с собой в СССР какие нибудь материалы, то это мог быть только "Бюллетень".
Свою задачу он видел в том, чтобы внимательно ознакомиться с точкой зрения Троцкого, его оценками, в частности, русских вопросов, с тем, чтобы иметь возможность рассказать об этом Смирнову.
Вскоре Гольцман уехал обратно в СССР. В Копенгаген он не ездил и Троцкого не видел (см. об этом подробно главу "Копенгаген").
Но так как для целей ГПУ это свидание Гольцмана с Седовым ничего не давало, оно заставило Гольцмана показать о своей мнимой поездке в Копенгаген, с тем, чтобы придать больше веса всему обвинению, связав Гольцмана с Троцким непосредственно. Мы уже видели каким жалким провалом окончилась эта попытка.
Эти два факта, т.-е. то, что свидания Смирнова и Гольцмана с Седовым действительно имели место -- единственные крупицы правды в море лжи Московского процесса. Единственные! Все остальное ложь, ложь с начала до конца.
Но что доказывает сам факт встреч Смирнова и Гольцмана с Седовым? Он доказывает, что были встречи и не больше того.
1 января 1932 г. был арестован И. Н. Смирнов. Тогда же, может быть и несколько раньше, был арестован Гольцман. Смирнов был приговорен коллегией ГПУ к десяти годам изолятора "за связь с оппозицией". Сталин и ГПУ уже в тот период, т.-е. в начале 1933 г., несомненно знали все обстоятельства встреч И. Н. Смирнова с Седовым, ибо И. Н. Смирнову нечего было скрывать. Смирнов был арестован один. Никого из его близких друзей (Сафонова, Мрачковский и др.) не арестовали, некоторых из них только выслали. Это одно показывает, что ГПУ -- в результате следствия по делу Смирнова -- считало установленным, что его связь с "заграницей" имела чисто индивидуальный характер, что никакого "центра" или организованной группы вокруг Смирнова не было. Иначе аресты носили бы широкий характер и к заключению в изоляторе был бы приговорен не один только Смирнов.
С другой стороны, если бы "связь" со Смирновым имела организационный характер, то после ареста И. Н. Смирнова эту связь должен был бы автоматически перенять кто нибудь другой. Из самих же судебных данных с полной очевидностью вытекает, что "связь" была только со Смирновым, и что после ареста Смирнова она прекратилась.
Это не помешало Сталину три с половиной года спустя после ареста Смирнова из этой злополучной встречи -- которая уже стоила Смирнову приговора к десяти годам изолятора -- сделать новое дело о террористическом центре и терроре и -- растрелять Смирнова.
В обвинительном акте всего один раз, да и то лишь вскользь, упоминается имя Гольцмана. Он, де-мол, получил от Троцкого при личной встрече инструкции. В течение всего процесса о Гольцмане говорится, как о получившем террористические инструкции. На процессе ни разу не было сказано, что Гольцман передал эти инструкции Смирнову, единственному подсудимому, с которым Гольцман был лично связан. Сам Гольцман категорически отрицал факт передачи им "инструкции". В качестве передатчика инструкции Троцкого о терроре на процессе фигурирует не Гольцман, а Ю. Гавен, который якобы лично от Троцкого получил террористическую инструкцию и передал ее И. Н. Смирнову. О Гавене, как об единственном передатчике террористических инструкций Троцкого "Об'единенному центру", говорит обвинительный акт, показывает Смирнов, Мрачковский, Сафонова и др. О нем в своей обвинительной речи 5 или 6 раз упоминает и прокурор Вышинский. О том, что Гольцман передал террористические инструкции Троцкого, на суде не было ни одного показания. Между тем дело Гавена почему-то "выделено", и он не привлечен к процессу, даже не в качестве свидетеля. Гольцман же расстрелян за "инструкции", которые он получил, но никому не передал.
Таково положение в течение всего процесса. В приговоре же все происходит наоборот. Имя Гавена, даже не упомянуто; в качестве передатчика указаний Троцкого о терроре Об'единенному центру, назван Гольцман.
В важном, как и во второстепенном конца краю нет путаннице! Эта путанница неизбежна, ибо она вытекает из всего характера процесса -- грубой и наглой полицейской махинации.
Стоит ли говорить, что Троцкий не передавал через Ю. Гавена, не больше, чем через кого нибудь другого, никаких террористических инструкций и вообще с Гавеном заграницей не встречался, как не встречался ни с одним из подсудимых.
("Письмо" Троцкого к Дрейцеру)
Как известно, обвинение на процессе не располагало ни одним вещественным доказательством, ни одним подлинным документом или письмом. Чтобы заполнить этот пробел, в деле цитируется, хоть и по памяти, но в кавычках "письмо" Троцкого к Дрейцеру и Мрачковскому, оригинал которого, разумеется, отсутствует.
История эта начинается с поездки Дрейцера в Берлин (осенью 1931 г.), где "он два раза встречался в кафе на Лейпцигерштрассе с Седовым (сыном Троцкого). Седов сказал ему тогда, что директивы будут присланы позднее".
Все это чистейший вымысел. Седов не только никогда не встречался в Берлине с Дрейцером, но и вообще с ним никогда не встречался и лично они друг друга не знали. (Для знающих Берлин, отметим в скобках, что кафе на Лейпцигерштрассе очень мало подходящее место для конспиративных свиданий).
Выше цитируемые три строчки -- это все, что Дрейцер сообщает о своем свидании в Берлине. "Инструкций" не было, о терроре разговоров тоже не было. Зачем же, спрашивается, нужно было ГПУ "посылать" Дрейцера на свидание в Берлин? Это мы сейчас узнаем. Перескакивая через три года, Дрейцер показывает дальше, что "в октябре 1934 года сестра Дрейцера привезла ему из Варшавы немецкий кинематографический журнал, переданный ей для Дрейцера агентом (?) Седова. В журнале Дрейцер легко обнаружил -- так как еще в Берлине условился с Седовым о таком способе связи (вот она разгадка! Теперь понятно, почему ГПУ выдумало свидание в Берлине) -- написанное химическими чернилами собственноручное письмо Троцкого, заключавшее в себе террористические акты против Сталина и Ворошилова... Письмо это Дрейцер немедленно переслал Мрачковскому, который... из соображений конспирации его сжег".
Небезинтересно отметить, прежде всего, что столь важное показание Дрейцер дал лишь после многих недель, а может и месяцев допросов (в томе его показаний оно отмечено страницами 102 и 103). Понадобилось 100 страниц, вымученных признаний, чтобы "вспомнить" столь важный факт.
Письмо привезено из Варшавы. Ни Троцкий, ни Седов в Варшаве никогда не были. Каким путем получила никому неизвестная сестра Дрейцера (почему она не была вызвана в качестве свидетельницы?) собственноручное и столь конспиративное письмо Троцкого, через кого, от кого, при каких обстоятельствах -- обо всем этом нам благоразумно не сообщается ни слова. Если ad absurdum допустить, что Троцкий действительно мог написать письмо с директивой убить Сталина, то нельзя все же допустить, чтобы Троцкий был настолько не осторожен, чтобы доверить такое письмо совершенно неизвестной ему сестре Дрейцера, к тому же написать его собственноручно, как бы нарочно для того, чтобы дать ГПУ убийственную улику против себя. Письмо не было даже зашифровано*5! Образ действий достойный гимназиста-террориста, а не опытного в конспиративных делах старого революционера. Если ГПУ письмо не перехватило, то только потому, что оно никогда не было написано.
Дрейцер дальше показывает, что получив письмо в Москве, он ознакомился с его содержанием. Письмо было написано химическими чернилами, таким образом, чтоб прочесть его, оно должно было быть проявлено. Проявив и прочитав письмо, Дрейцер посылает его Мрачковскому в Казакстан. Как надлежит поступить в таком случае? Нужно переписать письмо заново, снова химическими чернилами, не говоря уже о том, что его нужно зашифровать. А как поступает Дрейцер?
Мрачковский показывает, что "в декабре 1934 года, находясь в Казакстане, он получил от Дрейцера написанное химическим способом письмо Троцкого... Мрачковский подчеркивает, что он прекрасно знает почерк Троцкого, и что он не имеет ни малейшего сомнения в том, что письмо действительно было написано Троцким".
Эти подробности представляют огромный интерес. Оказывается, что Дрейцер не переписывал письма Троцкого, а послал Мрачковскому проявленный им оригинал.
Дрейцер посылает Мрачковскому в Казакстан иностранный журнал, на полях которого совершенно открыто, как бы обыкновенными чернилами, написано было рукой Троцкого письмо, да еще какое письмо -- с призывом убить Сталина и Ворошилова!
Мы не сомневаемся, что за всю историю революционной борьбы никогда нигде еще не было случая пересылки проявленного химического письма (и какого письма!) совершенно открыто за тысячи километров. Этот случай был бы беспримерным в истории нелегальной переписки. Был бы, говорим мы, -- ибо его не было. "Было" же нечто еще более фантастическое. Мрачковский, оказывается, получил оригинал письма Троцкого ("написанное химическим способом") -- не проявленным. Таким образом, с посланным Дрейцером проявленным письмом в пути произошло чудесное превращение: Мрачковский получил его не проявленным! Таких случаев не только в революционной практике, но и вообще в природе еще не было.
Нет, какая бездарность, какое низкое качество продукции! Сталинский бюрократ-следователь и соврать то как следует не умеет.
Но нужно еще сказать несколько слов о содержании и стиле этой аляповатой фальшивки.
На суде приведены два варианта письма, один по "воспоминаниям" Дрейцера, другой -- Мрачковского. Оба варианта, внешне похожие, расходятся в одном очень существенном пункте. У Мрачковского говорится, что Троцкий давал указания "на случай войны надо занять пораженческую позицию". У Дрейцера, что "надо в случае войны использовать всякие неудачи...".
Левая оппозиция всегда непримиримо стояла на позиции безоговорочной защиты СССР. В варианте Мрачковского, Троцкий в письме делает поворот на 180 градусов в этом столь важном вопросе, занимая позицию прямо противоположную той, которую левая оппозиция и Троцкий в течение многих лет защищали, в том числе и в своих последних работах. Один этот пункт письма не мог не поразить адресатов, но не мог не запомниться им прочно, навсегда, ибо он означал разрыв со всем прошлым. Между тем в этом важнейшем вопросе показания Дрейцера и Мрачковского противоречат друг другу.
Нельзя также не отметить, что письмо Троцкого, в котором он предлагал убить Сталина и Ворошилова, занять пораженческую позицию, организовать нелегальные ячейки в армии, -- состоит всего из 8-9 строчек! Думается, что столь экстравагантную "платформу" следовало бы по крайней мере попытаться обосновать. И еще одно: если бы Мрачковский или Дрейцер действительно получили подобное письмо, они несомненно сочли бы это за грубую провокацию.
Эта бездарная и безграмотная фальшивка в отношении "качества" значительно уступает другим образцам "полицейского" производства, вроде знаменитого "письма Зиновьева", не говоря уже о бордеро в деле Дрейфуса.
Да, похоже на то, что процесс "ставился" вредителями.
[Приведена Схема.]
Подведем краткие итоги (см. схему).
1) Берман-Юрин и Фриц Давид не связаны ни с кем из подсудимых. Их удалось включить в процесс лишь при помощи тоненькой ниточки, связывающей их с Троцким и Седовым. Мы уже показали, что эта "ниточка" гепеуровского производства. Оборвем ее. Берман-Юрин и Фриц Давид повисают в воздухе. Становится очевидным, что они включены в процесс в порядке амальгамы.
2) Ольберг, кроме Седова, ни с кем из подсудимых не связан. Мы также уже показали, что за человек был Ольберг, какой характер имела эта "связь", прекратившаяся в 1932 г. Оборвем и эту ниточку. Ольберг также повисает в воздухе; в процесс он включен для амальгамы.
3) М. Лурье включен в процесс через Рут Фишер -- Маслова, которые якобы передали ему, в начале 1933 года в Берлине террористическую инструкцию Троцкого. Но Троцкий в тот период вообще не имел никакой связи*6 с Рут Фишер и Масловым, ибо они стояли на разных политических позициях (связь эта установилась лишь в 1934 г.). Разумеется чистейшим абсурдом является и предположение, что Рут Фишер и Маслов от своего имени давали "инструкции" Зиновьеву. Ниточка, связывающая антитроцкистского заборного публициста, М. Лурье, с Троцким обрывается в двух местах*7 (они легко рвутся эти гнилые ниточки)
4) Дрейцер. Все необходимое об этой связи сказано в этой главе. Оборвем и эту ниточку.
5) Остается треугольник Седов -- Смирнов -- Гольцман. Он начерчен нами -- в отличие от других линий -- сплошной чертой, ибо самый факт встреч -- правда. Единственная правда во всем процессе. Встречи эти состоялись в 1931 и в 1932 г.г. С тех пор никакой связи не было; с начала 1933 г. и Смирнов, и Гольцман сидели в тюрьме. (Ниточка, связывавшая Троцкого с Гольцманом непосредственно, была "разорвана" в предыдущей главе).
И эти две встречи, -- один участник которых (Смирнов) категорически отрицал получение террористических инструкций от Троцкого: это было "личное мнение Седова", говорит он; другой (Гольцман) террористических инструкций не передал и так безнадежно скомпрометировал себя своей "поездкой" в Копенгаген -- должны доказать причастность Троцкого к террористической деятельности, к убийству Кирова, в частности! А в приговоре ведь сказано, что "Л. Троцкий из заграницы... усиленно форсировал подготовку убийства Кирова" (хотя на самом процессе об этом не упоминалось ни разу).
Чтобы об'яснить, зачем нужно было убить, никакой самостоятельной роли не игравшего, Кирова, нам указывали, что это была месть зиновьевцев за то, что Киров громил их в Ленинграде. Но причем тут Троцкий? Когда Киров громил в Ленинграде зиновьевцев, они левой оппозиции были столь же враждебны, как и сталинцы.
О роли Троцкого в убийстве Кирова гораздо красноречивее показал Зиновьев: "По моему, Бакаев прав, когда он говорит, что действительными и главными виновниками злодейского убийства Кирова явились в первую очередь, я -- Зиновьев, Троцкий и Каменев".
Четыре года Зиновьев с Троцким руководят невиданной по размаху террористической деятельностью. И один из главных подсудимых -- Зиновьев -- говорит о роли самого главного обвиняемого -- Троцкого -- в крайне неуверенной форме ("по-моему), с ссылкой на третье лицо.
Без комментарий.
На основании бесспорных фактов мы показали, что ни террора, ни "центра" не было; мы также показали, чего стоят "связи" Троцкого с подсудимыми. От сталинской "схемы" осталось лишь пустое место. Чтоб заполнить его "схемой", соответствующей действительности, достаточно было бы начертить два прямоугольника: один большой -- Сталин; другой поменьше -- Ягода. Московский процесс это их творчество, сначала и до конца, в каждой мелочи.
*1 См. стр. 40.
*2 На этом примере снова обнаруживается, какова следовательская техника: подсудимых постепенно со ступеньки на ступеньку толкают на ложные признания.
*3 При описании этой встречи Смирнова с Седовым, как и в ряде других вопросов, где речь идет о Седове, мы пользуемся его показаниями.
*4 На суде Смирнов все время называется "представителем" Троцкого в СССР. Подобное личное "представительство" -- "младший вождь" представляет не организацию, а "старшего вождя" -- было разумеется совершенно чуждо оппозиции и, наоборот, является весьма типичным для бюрократии вымыслом, по образу и подобию своему: "вождь" и его личные представители -- клевреты. Но и вообще, как мог Смирнов иметь "представительство" от оппозиции, он, который публично порвал с ней, при наличии в СССР тысяч верных делу большевиков-ленинцев? Левую оппозицию в СССР до 1934 года возглавлял Раковский, моральный авторитет которого в тот период не мог итти в сравнение с авторитетом И. Н. Смирнова.
*5 Гольцман же показал, что существовал шифр для переписки с Троцким.
*6 Обстоятельство это может быть установлено на основании документов и многочисленных свидетельских показаний.
*7 Что касается "связи" М. Лурье с Зиновьевым, то интересно отметить, что М. Лурье, привезший в Москву в марте 1933 г. столь важные террористические инструкции Зиновьеву, встретился с ним лишь в августе 1934 года!