В очерке тов. Цилиги "Борьба за выезд" ("Бюллетень Оппозиции", N 49) рассказывается о тех пытках, которым ГПУ подвергало какого-то моряка, требуя от него признания его участия в "несуществующем заговоре против Сталина". Моряка оставили в покое только тогда, когда он "наполовину сошел с ума". Факт этот заслуживает самого серьезного внимания.
Целая серия публичных политических процессов в СССР показала, с какой готовностью некоторые подсудимые возводят на себя преступления, каких они явно не совершали. Эти подсудимые, как бы играющие на суде затверженную роль, отделываются очень легкими, иногда заведомо фиктивными наказаниями. Именно в обмен на такую снисходительность юстиции они и дают свои "признания". Для чего, однако, фальшивые самооговоры нужны властям? Иногда для того, чтоб подвести под удар третье лицо, заведомо не причастное к делу; иногда, чтобы прикрыть свои собственные преступления, вроде ничем не оправдываемых кровавых репрессий; наконец для того, чтобы создать благоприятную обстановку для бонапартистской диктатуры.
В свое время мы, на основании официальных материалов, показали, что в подготовке убийства Кирова прямое и явное участие принимали: Медведь, Ягода и Сталин. Ни один из них, вероятно, не хотел гибели Кирова. Но все они играли его головой, пытаясь создать на подготовке террористического акта амальгаму -- с "участием" Зиновьева и Троцкого.
Показания Зиновьева на процессе имели явно уклончивый характер, явившийся результатом предварительного соглашения между обвинителями и обвиняемым: очевидно, только под этим условием Зиновьеву было обещано сохранение жизни.
Вынуждение от подсудимого фантастических показаний против себя самого, чтоб рикошетом ударить по другим, давно уже стало системой ГПУ, т.-е. системой Сталина.
Зачем, однако, понадобилось в 1930 году инсценировать покушение на Сталина? И почему к этому делу оказался привлечен моряк? У нас нет на этот счет никаких сведений, кроме нескольких строк в статье тов. Цилиги. Но мы все же рискуем высказать гипотезу.
В 1929 году автор этих строк был выслан в Турцию. Вскоре его посетил в Константинополе Блюмкин и -- поплатился за это посещение головой. Расстрел Сталиным Блюмкина произвел в свое время гнетущее впечатление на многих коммунистов, как в СССР, так и в других странах. Заграницей создался тем временем центр большевиков-ленинцев, начали выходить Бюллетень и издания на иностранных языках. В этих условиях "покушение" нужно было Сталину до зарезу, особенно такое покушение, нити которого вели бы заграницу, и к которому можно было бы привлечь Блюмкина, т.-е. точнее тень его. Для этой цели моряк мог очень хорошо пригодиться, особенно если он совершал рейсы между советским портом и Константинополем. Моряк мог быть арестован случайно, -- за неосторожный разговор, за чтение нелегальной литературы, наконец, просто за контрабанду: мы ведь ничего не знаем об этом моряке. Ему грозили, может быть, годы тюрьмы. Но изобретательный Ягода обещал ему свободу и всякие другие премии, если он даст показание, что Блюмкин по поручению Троцкого, вовлек его в заговор против Сталина. Еслиб дело выгорело, тогда высылка Троцкого и расстрел Блюмкина оказались бы перекрыты одним ударом. Но вот беда: моряк "наполовину сошел с ума".
Наша гипотеза -- только гипотеза. Но она вполне отвечает нравственной природе Сталина и методам его политики. "Этот повар, -- предупреждающе говорил Ленин о Сталине, -- будет готовить только острые блюда". Но сам Ленин не мог, конечно, предвидеть в феврале 1921 года, когда сказаны были эти слова, той дьявольской кухни, которую Сталин соорудит на костях большевистской партии.
Сейчас у нас 1936 год. Методы Сталина те же. Политические опасности перед ним возросли. Техника Сталина и Ягоды обогатилась опытом нескольких неудач. Не будем себе поэтому делать никаких иллюзий: самые острые блюда еще впереди!
Л. Т.