С неизбежным запозданием на день я получил парижскую газету L'Humanite от 28 декабря, с выдержками из обвинительного акта и с комментариями некоего Дюкло. Так как выдержки и комментарии исходят от ГПУ, то нет надобности об'ясняться с наемными лакеями: достаточно раскрыть планы господ.
Как и следовало ожидать, обвинительный акт ни словом не упоминает о группе Зиновьева -- Каменева. Другими словами: первоначальная амальгама рассыпалась прахом. Но попутно она выполнила свое назначение, подготовив психологически другую амальгаму: в обвинительном акте совершенно неожиданно -- неожиданно для наивных людей -- всплывает имя Троцкого. Убийца Кирова Николаев находился -- по его признанию -- в связи с консулом иностранного государства. Во время одного из посещений Николаевым консульства, консул вручил ему 5.000 рублей на расходы. Николаев прибавляет: "Он сказал, что может установить связь с Троцким, если я передам ему письмо от группы к Троцкому". И это все. Точка. Дальше обвинительный акт не возвращается к этому эпизоду. Надо еще отметить, что Николаев дал впервые свое показание об иностранном консуле и об его предложении передать письмо Троцкому лишь на двадцатый день после ареста. Очевидно, следователю пришлось в течении двадцати дней помогать памяти террориста, чтоб извлечь из нее столь ценное показание! Но пройдем мимо этого. Допустим, что показание аутентично. Допустим далее, что интересующий нас консул действительно существует в природе. Допустим, что он вступил в сношения с террористической группой (такие случаи в истории бывали). Но как и почему здесь всплывает мое имя? Не потому ли, что террористическая группа ищет связей с Троцким? Нет, этого не решается утверждать и ГПУ. Может быть Троцкий ищет связей с террористической группой? Нет, и этого обвинительный акт не смеет сказать. Сам консул берет на себя инициативу и, передавая Николаеву, накануне подготовляемого террористического акта, 5.000 рублей, выпрашивает письма на имя Троцкого. Только это сообщение -- поистине поразительное сообщение! -- и делает Николаев. Фигура "консула" сразу освещается светом магния. "Консул" бодрствует! "Консул" на посту! "Консулу" необходим маленький документик: письмо от финансируемых им террористов на имя -- Троцкого. Получил ли консул это письмо? Казалось бы, не маловажный вопрос. Но как раз на этот счет мы из обвинительного акта, как он передан в L'Humanite, не узнаем ни слова. Неужели же ни следователь, ни прокурор так и не поинтересовались этим обстоятельством? Ведь интерес представляют не подвиги никому неизвестного консула, а вопрос о сношениях террористов с Троцким. Были эти сношения или нет? Было ли письмо написано и передано? Был ли получен ответ? На эти неотразимые вопросы мы не слышим никакого ответа. Поразительно? Только для наивных людей. ГПУ не могло позволить прокурору нескромности в той области, на которую оно вынуждено набросить покров молчания. Можно не сомневаться, что письмо никогда не было написано, ибо, если террористы что-нибудь знали о Троцком, -- а они не могли не знать, -- для них не могло быть тайной мое непримиримое отношение к авантюризму индивидуального террора, проходящей красной нитью через 37 лет моей революционной и литературной деятельности (см. многие десятки статей в собрании моих "Сочинений", изданных Госиздатом). Однако, признать, что террористы не видели ни малейшего основания искать связей с Троцким, и потому не откликнулись на предупредительное предложение "консула", значило бы сразу опрокинуть всю амальгаму. Лучше промолчать! Сделаем, однако, на минуту совершенно невероятное допущение: красноречивому провокатору удалось действительно получить столь интересующее его письмо. Но куда оно девалось? Конечно, было бы очень заманчиво передать такое письмо Троцкому и... получить от него для ленинградских "сторонников" какой-нибудь поощрительный ответ, хотя бы и безотносительно к террору. Но если не консул, то его вдохновители слишком хорошо понимали рискованность такого предприятия: предшествующие попытки провокации, правда, меньшего масштаба, заканчивались неизбежными фиаско. Письмо -- если оно, повторяем, вопреки всем вероятиям, было написано -- должно было просто остаться в архиве ГПУ, как инструмент, не соответствующий цели. Но об этом нельзя сказать вслух, не признавая тем самым, что консул приходится кузеном врангелевскому офицеру (см. ниже).
Мыслим ли, однако, консул в качестве агента-провокатора? Мы совершенно не знаем, идет ли речь о действительном консуле или о подставном: рессурсы мистификации в данном случае неограниченны. Но и подлинные консула мало похожи на святых. Иные из них занимаются контрабандой, запрещенными операциями с валютой и попадают в руки полиции (не только ГПУ, разумеется). Провалившемуся консулу обещают не только забвение грехов, но и вполне легальную валюту в придачу, если он окажет несколько маленьких и невинных услуг. Такие случаи бывали, бывают, будут бывать... пока существуют консула, таможни, валюта, посредники, посредницы и предприимчивая полиция.
Приведенная нами версия, неотразимо вытекающая из самого обвинительного акта, если уметь его читать, предполагает следовательно, что само ГПУ, через действительного или мнимого консула, финансировало Николаева и пыталось связать его с Троцким. Эта версия находит косвенное, но весьма действительное подтверждение в том факте, что все ответственные представители ГПУ в Ленинграде были немедленно после покушения прогнаны, а следствие долго топталось на месте в явном затруднении: какой выбрать варьянт для об'яснения того, что случилось. Мы не хотим сказать, что ГПУ, в лице своих ленинградских агентов, преднамеренно убило Кирова: для такого допущения у нас нет никаких данных. Но агенты ГПУ знали о готовящемся террористическом акте, следили за Николаевым, вступали с ним в сношения через подставных консулов с двойной целью: захватить как можно больше причастных к делу лиц, а попутно попытаться скомпрометировать политических противников Сталина при помощи сложной амальгамы. Увы, слишком сложной, как показал дальнейший ход событий: прежде чем "консул" успел подготовить политический выстрел против Троцкого, Николаев спустил затвор против Кирова. Организаторы наблюдения и провокации полетели после этого со своих мест. А при составлении обвинительного акта пришлось тщательно обходить мели и подводные рифы, оставлять в тени "консула", замазывать следы работы ГПУ и в то же время спасать все, что можно, из провалившейся амальгамы. Загадочное промедление со следствием находит таким образом вполне естественное об'яснение.
Зачем же все-таки понадобился консул? Без консула никак нельзя было обойтись. Консул символизирует связь террористов и Троцкого с мировым империализмом (хотя консул представлял, надо думать, какое-нибудь совсем маленькое и захолустное государство: это безопаснее). Консул удобен и в другом отношении: его нельзя "по дипломатическим соображениям" назвать в обвинительном акте и следовательно вызвать в качестве свидетеля: главная пружина комбинации остается таким путем за кулисами. Наконец, сам консул -- если он действительно существует в природе -- ничем особенным не рискует: даже отозванный, по соображениям дипломатической вежливости, своим правительством он вернется домой, как заслуженный герой, пострадавший на службе горячо любимому отечеству; в кармане его при этом окажется некоторая дополнительная к скромному жалованью сумма на черный день, и это тоже не портит дела.
Характер махинации легче всего понять, если знать хоть немного предшествующую закулисную историю борьбы Сталина с "троцкизмом". Я приведу только три примера. Уже в 1926 г. наемные журналисты разнесли по всему миру весть о том, что левая оппозиция уличена в связи с... белогвардейцами. Мы недоумевали. Оказалось: ГПУ подослало одного из своих штатных агентов, с предложением услуг по распространению оппозиционной литературы, к никому неизвестному восемнадцатилетнему юноше, сочувствовавшему оппозиции. Агент ГПУ 6 -- 7 лет перед тем состоял будто бы в армии Врангеля (что, впрочем, никем не проверено). На этом основании Сталин публично обвинял всю оппозицию в блоке... не с агентом ГПУ, а с белогвардейцами.
Накануне моей ссылки в Центральную Азию (январь 1928 года) иностранный журналист предложил мне, через Радека, тайно передать, если нужно, письмо моим иностранным друзьям. Я высказал Радеку уверенность в том, что журналист -- агент ГПУ. Письмо я, однако, написал, так как я не имел сказать моим иностранным друзьям ничего такого, что не мог бы повторить открыто. На другое утро письмо мое было опубликовано в "Правде", как доказательство моих тайных сношений "с заграницей".
20 июля 1931 года краковская желтая газета "Kurjer Codzienny" опубликовала грубейший фальсификат за подписью Троцкого. Несмотря на то, что мои литературные работы не допускаются в СССР под страхом тягчайших наказаний (Блюмкин был расстрелян за попытку провоза "Бюллетеня русской оппозиции"), статья из Kurjer'а было воспроизведена в московской "Правде" в виде клише. Самый элементарный анализ статьи показывает, что она была сфабрикована в ГПУ, при участии небезызвестного Ярославского и напечатана (надо думать, по тарифу об'явлений) в Kurjer'е только для того, чтоб быть воспроизведенной в "Правде".
Я вынужден оставить в стороне ряд других более ярких комбинаций и амальгам, чтоб преждевременным разоблачением не повредить третьим лицам. Во всяком случае тип этого рода творчества после сказанного ясен. Треугольник из Николаева, "консула" и Троцкого не нов. Он подобен десятку других треугольников и отличается от них лишь более широким масштабом.
Надо, однако, оговориться, что советская печать, как видно по телеграфным выдержкам в той же l'Humanite, делает из последней амальгамы в отношении Троцкого крайне осторожное применение, не идя дальше разговоров об "идеологических вдохновителях". Зато l'Humanite говорит о моем участии в убийстве Кирова почти с такой же уверенностью, с какою Matin писал недавно о моем участии в убийстве царя Александра и Барту.
Разница выводов l'Humanite и "Правды" об'ясняется не только тем, что глупость амальгамы из Николаева, "консула" и Троцкого гораздо яснее в Москве, чем в Париже; но и потому, что по самой сути своей эта часть амальгамы предназначена для заграницы, прежде всего для Франции. Прямая цель ее: повлиять в нужном духе на французских рабочих через посредство единого фронта и оказать давление на французские власти. Отсюда невероятный тон l'Humanite! Советское правительство оказалось вынуждено открыто признать, что участие Зиновьева, Каменева и др. "не доказано"; обо мне в правительственном сообщении вообще не было речи. В обвинительном акте говорится лишь о стремлении "консула" получить письмо для Троцкого, -- без выводов. Лакеи из l'Humanite пишут, что участие Троцкого в убийстве Кирова "доказано".
Настоящее письмо, как уже сказано, посвящено не лакеям, а их господам. Однако, я не могу не отметить здесь, что одним из первых моих острых конфликтов с "тройкой" (Сталин, Зиновьев, Каменев) вызван был моим протестом против того, что они, во время болезни Ленина, занялись систематическим развращением более податливых "вождей" западного рабочего движения, в частности при помощи подкупа. "Ведь покупает же буржуазия вождей трэд-юнионов, парламентариев, журналистов, -- почему же нам этого не делать?", возражали мне Сталин и Зиновьев. Я отвечал им, что при помощи подкупа можно разлагать рабочее движение, но не создавать революционных вождей. Ленин предостерегал против отбора в Коминтерне "покорных дураков". К этому прибавился отбор готовых на все циников. Готовых на все? До первой серьезной опасности. Люди без чести и совести не могут быть надежными революционерами. В трудную минуту они неизбежно предадут пролетариат. Я могу лишь посоветовать рабочим твердо запомнить себе имена бесстыдных клеветников, чтоб проверить это предсказание.
Л. Троцкий.
30 декабря 1934 г.