Предстоящий вскоре с'езд правящей партии Советского Союза призван вынести по заранее заготовленной формуле, одобрение политическому руководству, хозяйственному плану и работе Коминтерна. Между тем, эти три области, тесно связанные между собой, выдвигают ряд жгучих вопросов, на которые с'езд не сможет и не захочет ответить. Не потому, что вопросы противоречат интересам рабочего государства, а потому что самая постановка их несовместима с интересами правящей бюрократии.
Прежде всего: почему три года и восемь месяцев не созывался очередной с'езд партии? В тягчайших условиях подпольной борьбы и эмиграции, с 1903 по 1907 год, состоялось четыре с'езда: в Брюсселе-Лондоне, Женеве, Стокгольме, снова в Лондоне. Наступившие годы реакции и полного упадка партии прервали правильное чередование с'ездов. Только в 1912 году в Праге собралась большевистская конференция, равноценная с'езду. Едва революционное движение возродилось (1912 -- 1914), как разразилась война. В апреле 1917 года созывается новая партийная конференция, опять-таки равная по своему значению с'езду. Через четыре месяца, в конце июля 1917 года, собирается в полу-нелегальных условиях 6-ой с'езд партии, закладывающий политические предпосылки Октябрьского восстания. Через восемь месяцев новый с'езд призван разрешить брест-литовские разногласия. Следующие пять с'ездов правильно собирались с промежутками в год, и каждый из них отмечал важную эпоху в развитии партии и советской политики. Каждому с'езду предшествовала дискуссия, развертывавшаяся с полной свободой.
Таков был режим до смерти Ленина и до открытия войны против "троцкизма". 13-ый и 14-ый с'езды происходили уже со значительными запозданиями, которые вызывались потребностями закулисных бюрократических маневров. 15-ый с'езд был созван, вопреки партийному уставу, через два с лишним года после 14-го: нужно было предварительно разбить оппозицию. Осенью 1927 года ЦК постановил -- хотя партийный устав не предоставлял и не мог предоставить ему такого права -- созывать дальнейшие с'езды каждые два года. Решение это прошло не без внутренних трений в самом аппарате: слишком трудно было об'яснить вслух, почему большевистская партия, в качестве правящей, лишилась того права, которое она имела даже в революционном подполье: прав контролировать свой аппарат и давать ему директивы на будущее. 16-ый с'езд (июнь 1930 г.) созван был, однако, не через два года после 15-го (январь 1928 г.), а через два с половиной года, т.-е. с нарушением уже и нового устава. Наконец, между 16-ым и 17-ым с'ездами прошло три и две три года. В течение тех двадцати месяцев, когда центральный комитет, уже не только по существу, но и по букве устава, правил в порядке узурпации, в партии не раздалось ни одного голоса протеста. По двум причинам: 1) никто не верит более, что с'езд аппарата способен что бы то ни было изменить в работе правящей верхушки; 2) если бы кто-нибудь, в наивности своей, попытался поднять протест, то был бы немедленно исключен из партии. Предшествовавшая с'езду "чистка" исключала десятки тысяч людей за менее тяжкие грехи. Если в классический период большевизма каждому с'езду предшествовала горячая дискуссия, занимавшая ряд недель, то нынешнему с'езду предшествовала бюрократическая чистка, растянувшаяся на полгода. При этих условиях с'езд явится лишь внушительным парадом бюрократии.
Либералы и социал-демократы не раз проводили крайне поверхностную аналогию между большевизмом и фашизмом. Покойный Серрати, бывший вождь итальянских максималистов, в последние годы жизни коммунист, говорил мне в 1924 году: "к стыду нашему, Муссолини у большевиков научился гораздо большему, чем мы". Незачем пояснять непримиримость тех целей, которым служат эти два основных мировых течения: одно, которое хочет увековечить разваливающееся капиталистическое общество мерами универсальной полицейщины, и другое, которое методами революционной диктатуры хочет ликвидировать классы и государство, освободив тем самым общество и человеческую личность. Но в процессе боя смертельные враги нередко меняются оружием. Факт таков, что если в борьбе за власть фашизм многое заимствовал у большевизма, то за последний период советская бюрократия усвоила многие черты победоносного фашизма: прежде всего, освобождение от контроля партии и учреждение культа вождя.
Нельзя без чувства неловкости, временами стыда, читать советскую печать, где на каждом столбце, в каждой статье, телеграмме, в отчете о собрании, "вождь" чествуется и прославляется в одних и тех же неизменных и обще-обязательных выражениях. Даже такой мало критический по отношению к советской бюрократии журналист, как Луи Фишер, счел нужным отметить невыносимый характер этих стандартизованных панегириков.
Связь между обожествлением вождя и вождей (местные вожди обожествляются в пределах определенной территории) и попранием устава, упразднением критики верхов, созывами с'ездов в произвольные сроки, после еще более произвольных чисток, -- совершенно очевидна. Все эти явления в совокупности своей означают ликвидацию партии, как активного политического целого, которое проверяет, избирает и обновляет свой аппарат. Первый вопрос, который возникает перед с'ездом, гласит: куда и почему исчезла большевистская партия?