Могли ли на этой материально-производственной основе улучшиться взаимоотношения города и деревни?
Напомним еще раз: экономический фундамент диктатуры пролетариата может считаться вполне обеспеченным лишь с того момента, когда государство для получения сельско-хозяйственных продуктов не вынуждено прибегать к мерам административного принуждения по отношению к большинству крестьянства, т. е., когда в обмен на машины, орудия и предметы личного потребления крестьянин добровольно поставляет государству необходимое количество продовольствия и сырья. Только на этой основе коллективизация -- при прочих необходимых условиях, внутренних и международных, -- может получить действительно социалистический характер.
Соотношение цен на промышленные и сельско-хозяйственные продукты изменилось несомненно в пользу крестьянина. Правда, произвести в этой области подсчет, сколько-нибудь приближающийся к действительности, задача неосуществимая. "Стоимость центнера молока, -- пишет, напр., "Правда", -- колеблется по колхозам от 43 до 206 рублей". Разница между государственными ценами и ценами легализованных базаров еще выше. Не менее разнородны и цены на промышленные изделия, в зависимости от того, по каким каналам они доходят до крестьянина. Но, без претензий на точность, можно утверждать, что ножницы цен, в узком смысле слова, крестьянство сомкнуло. За свои продукты деревня стала получать такое количество денежных знаков, которое могло бы обеспечить ее промышленными товарами по твердым государственным ценам, если бы... эти товары были налицо.
Но одна из важнейших диспропорций состоит в том, что наличию денег не соответствует наличие товаров. На языке денежного обращения это есть инфляция. На языке планового хозяйства это означает преувеличенные планы, неправильное распределение сил и средств, в частности, между производством предметов потребления и производством средств производства.
С того времени, как соотношение цен стало поворачиваться против города, последний оборонялся тем, что "бронировал" товары, т. е. попросту не пускал их в оборот, а удерживал в своих руках для бюрократического распределения. Это означало, что только денежная тень ножниц сомкнула свои лезвия, материальная же диспропорция сохранилась. Но крестьянин не интересуется тенью. Отсутствие товаров толкало и толкает его на путь хлебной забастовки: на деньги он не хочет отпускать свой хлеб.
Не став делом простого и выгодного для обеих сторон обмена, заготовка продовольствия и сельского сырья остается по прежнему "политической кампанией", "боевым походом", требующим каждый раз мобилизации государственного и партийного аппарата. "Многие колхозы, -- осторожно пишет "Правда" (26-го сентября), -- сопротивляются хлебозаготовкам, припрятывают хлеб". Мы знаем, что означает в подобном контексте слово "многие". Если обмен между деревней и городом выгоден, то у крестьян не может быть основания "припрятывать хлеб"; если же обмен невыгоден, т. е. является формой принудительного отчуждения, то все колхозы, а не "многие", стремятся припрятывать хлеб, как и индивидуальные хозяева. Обязательствам крестьян по мясозаготовкам ныне официально придан характер натурального налога со всеми вытекающими отсюда репрессивными последствиями. Этими фактами экономические результаты сплошной коллективизации определяются гораздо правильнее, чем голой статистикой коллективизированных гектаров.
Факт издания суровых законов против расхищения социалистического достояния достаточно характеризует размеры зла, суть которого в деревне состоит в том, что крестьянин стремится направлять свое зерно не по социалистическим, а по капиталистическим каналам. Цены на спекулятивном рынке достаточно высоки, чтоб оправдать уголовный риск. Какая часть хлеба уходит по каналам спекуляции?
В Волго-Каспийском рыбном тресте считают, что до 20% улова уходит на частный рынок. "А сколько уходит действительно?" -- скептически спрашивает "Правда". В сельском хозяйстве процент утечки должен быть значительно выше. Но и 20% означают сотни миллионов пудов хлеба. Репрессии могут явиться неизбежными мерами самосохранения. Но смычки они не заменяют, экономического фундамента диктатуры пролетариата не создают и даже не обеспечивают хлебозаготовок.
На одних репрессиях власть поэтому остановиться не могла. В борьбе за хлеб и сырье она увидела себя вынужденной приказать городу разбронировать промышленные товары. В течение последних месяцев предметы широкого потребления усиленно направлялись в деревню. В городах же, особенно провинциальных, государственные и кооперативные магазины опустели.
Баланс "смычки" с деревней в этом году еще не подведен. Но торговые каналы города опустошены. "Мы дали больше товаров деревне, -- говорил Каганович в Москве 8 октября, -- и, если можно так выразиться, обидели города". Так вполне можно выразиться: города и промышленные районы обижены, т. е. обижены рабочие*1.
*1 В 1929 году Преображенский, в оправдание своей капитуляции, предрекал, что при помощи совхозов и колхозов партия в течение двух лет поставит кулака на колени. Прошло четыре года. И что же? Если не кулак, -- он "упразднен", -- то крепкий середняк поставил на колени советскую торговлю, заставив обидеть рабочих. Как видим, сам Преображенский во всяком случае чересчур поторопился стать на колени перед сталинской бюрократией.