Цель настоящих строк -- наметить хотя бы самыми общими чертами, как складывается в настоящий момент мировое политическое положение -- в результате основных противоречий упадочного капитализма, осложненных и обостренных грозным торгово-промышленным и финансовым кризисом. Бегло намеченные ниже соображения, далеко не охватывающие всех стран и всех вопросов, подлежат дальнейшей серьезной коллективной разработке.
1. Испанская революция создала общие политические предпосылки для непосредственной борьбы пролетариата за власть. Синдикалистские традиции испанского пролетариата сразу обнаружились, как одно из главных препятствий на пути развития революции. Коминтерн оказался застигнут событиями врасплох. Совершенно бессильная в начале революции коммунистическая партия заняла ложную позицию во всех основных вопросах. Испанский опыт показал, -- напомним снова, -- каким страшным орудием дезорганизации революционного сознания передовых рабочих является нынешнее руководство Коминтерна! Чрезвычайное отставание пролетарского авангарда от развития событий, политически распыленный характер героической борьбы рабочих масс, фактическая взаимная страховка анархо-синдикализма и социал-демократии -- таковы основные политические условия, которые дали республиканской буржуазии в союзе с социал-демократией возможность восстановить аппарат репрессий и, нанося восстающим массам удар за ударом, сосредоточить в руках правительства значительную политическую власть.
На этом примере мы видим, что фашизм вовсе не является единственным средством буржуазии в борьбе с революционными массами. Режим, который существует сейчас в Испании, больше всего отвечает понятию керенщины, т. е. последнего (или "предпоследнего") "левого" правительства, которое только может выдвинуть буржуазия в борьбе против революции. Но такого рода правительство вовсе не означает необходимо слабость и прострацию. При отсутствии сильной революционной партии пролетариата комбинация полуреформ, левых фраз, левейших жестов и репрессий может сослужить буржуазии более действительную службу, чем фашизм.
Незачем говорить, что испанская революция не закончена. Она не разрешила самых элементарных своих задач (аграрный, церковный и национальный вопросы) и отнюдь не исчерпала революционные рессурсы народных масс. Буржуазная революция больше того, что она дала, дать не сможет. По отношению же к пролетарской революции нынешнее внутреннее положение в Испании может быть названо предреволюционным, но никак не более того. Весьма вероятно, что наступательное развитие испанской революции получит более или менее затяжной характер. Этим исторический процесс как-бы открывает испанскому коммунизму новый кредит.
2. Положение в Англии также можно с известным правом назвать предреволюционным, если только строго условиться, что между предреволюционным и непосредственно революционным положением может пройти период в несколько лет, с частичными приливами и отливами. Экономическое положение Англии достигло крайней остроты. Но политическая надстройка в этой архи-консервативной стране чрезвычайно отстает от изменений в экономическом базисе. Прежде, чем пустить в ход новые политические формы и методы, все классы английской нации пытаются еще и еще раз обыскать старые кладовые, перелицевать старые дедушкины и бабушкины платья и пр. Факт таков, что в Англии, несмотря на грозный национальный упадок, все еще нет ни значительной революционной партии, ни ее антипода -- фашистской партии. Благодаря этому буржуазия получила возможность мобилизовать большинство народа под "национальным" знаменем, т. е. под самым пустым из всех возможных лозунгов. В предреволюционной обстановке гигантское политическое преобладание получил архи-тупоумный консерватизм. На приспособление политической надстройки к реальному экономическому и международному положению страны понадобится, по всей вероятности не один месяц, может быть, и не один год.
Нет никаких оснований думать, что крушение "национального" блока -- а такое крушение неизбежно в сравнительно недалеком будущем -- непосредственно приведет либо к пролетарской революции (другой революции в Англии, разумеется, не может быть), либо к торжеству "фашизма". Наоборот, с гораздо большей вероятностью можно предположить, что на пути к революционной развязке Англия пройдет еще через длительный период радикально-демократически-социально-пацифистской демагогии, ллойд-джорджиады и лейборизма. Можно, таким образом, не сомневаться, что историческое развитие Англии предоставит еще значительный период британскому коммунизму, чтобы превратиться в действительную партию пролетариата к тому моменту, когда развязка надвинется вплотную. Из этого, однако, вовсе не вытекает, что можно и дальше терять время на гибельные эксперименты и центристские зигзаги. В нынешней мировой обстановке время является самым дорогим видом сырья.
3. Франция, которую мудрецы Коминтерна полтора-два года тому назад помещали "в переднем ряду революционного подъема", является на самом деле самой консервативной страной не только в Европе, но, пожалуй, и во всем мире. Относительная устойчивость капиталистического режима Франции коренится в значительной мере в ее отсталости. Кризис в ней сказывается слабее, чем в других странах. В финансовой области Париж даже тянется равняться с Нью-Иорком. Нынешнее финансовое "благополучие" французской буржуазии непосредственным своим источником имеет версальский грабеж. Но именно версальский мир таит в себе главную угрозу для всего режима французской республики. Между численностью населения, производительными силами и национальным доходом Франции, с одной стороны, и ее нынешним международным положением, с другой, существует вопиющее противоречие, которое неизбежно приведет ко взрыву. Чтоб поддерживать свою недолговечную гегемонию, Франция, как "национальная", так и радикально-социалистическая, вынуждена опираться во всем мире на самые реакционные силы, на самые архаические формы эксплоатации, на гнусную румынскую клику, на растленный режим Пилсудского, на диктатуру военщины в Югославии, поддерживать раздробление немецкой нации (Германия и Австрия), отстаивать польский коридор в Восточной Пруссии, помогать японской интервенции в Манчжурии, толкать японскую военную клику против СССР, выступать, как главный враг освободительного движения колониальных народов, и прочее и прочее. Противоречие между второстепенной ролью Франции в мировом хозяйстве и ее чудовищными привиллегиями и претензиями в мировой политике будет обнаруживаться с каждым месяцем все более явственно, будет нагромождать опасность на опасность, расшатывать внутреннюю устойчивость, порождать тревогу и недовольство народных масс и вызывать все более глубокие политические сдвиги. Эти процессы, несомненно, обнаружатся уже во время ближайших парламентских выборов.
Но, с другой стороны, все заставляет предполагать, что, если не произойдет крупных событий вне страны (победа революции в Германии или, наоборот, победа фашизма), развитие внутренних отношений в самой Франции пойдет в ближайший период сравнительно "планомерно", что открывает перед коммунизмом возможность использовать для своего упрочения значительный подготовительный период, до наступления предреволюционной и революционной ситуации.
4. В Соединенных Штатах, самой могущественной стране капитала, нынешний кризис с поразительной силой обнажил ужасающие социальные противоречия. От небывалого периода процветания, поражавшего весь мир фейерверком миллионов и миллиардов, Соединенные Штаты сразу перешли к безработице миллионов, к периоду самой страшной, биологической нищеты трудящихся. Такое гигантское социальное потрясение не может пройти бесследно для политического развития страны. Сегодня еще трудно установить, по крайней мере, со стороны, сколько-нибудь значительную радикализацию американских рабочих масс. Можно предположить, что сами массы в такой мере застигнуты врасплох катастрофическим переломом коньюнктуры, так придавлены и оглушены безработицей или страхом перед безработицей, что еще не успели сделать самые элементарные политические выводы из обрушившегося на них бедствия. На это нужно известное время. Но выводы будут сделаны. Грандиозный экономический кризис, принявший характер социального кризиса, неизбежно превратится в кризис политического сознания американского рабочего класса. Весьма возможно, что революционная радикализация широких рабочих слоев обнаружится не в период наибольшего упадка коньюнктуры, а, наоборот, на повороте к оживлению и подъему. Так или иначе, но в жизни американского пролетариата и народа в целом нынешний кризис откроет новую эпоху. Можно ждать серьезных перетасовок и потасовок в среде правящих партий, новых попыток создания третьей партии и пр. Профессиональное движение, при первых признаках перелома коньюнктуры вверх, остро почувствует потребность вырваться из тисков подлой бюрократии Американской Федерации Труда. Вместе с тем пред коммунизмом откроются необозримые возможности.
В прошлом Америка не раз уже знала бурные вспышки революционных или полуреволюционных массовых движений. Они каждый раз быстро угасали, как потому, что Америка вступала каждый раз в новую полосу бурного экономического подъема, так и потому, что движения сами по себе характеризовались грубым эмпиризмом и теоретической беспомощностью. Оба эти условия теперь остались позади. Новый экономический подъем (а его нельзя считать заранее исключенным) должен будет опираться не на внутреннее "равновесие", а на нынешний мировой экономический хаос. Американский капитализм вступит в эпоху чудовищного империализма, непрерывного роста вооружений, вмешательств в дела всего мира, военных конфликтов и потрясений. С другой стороны, в лице коммунизма радикализирующиеся массы американского пролетариата имеют -- или, вернее, при условии правильной политики, могут иметь, -- уже не старую смесь эмпирики, мистики и шарлатанства, а научно-обоснованную доктрину, стоящую на уровне событий. Эти коренные изменения позволяют с уверенностью предвидеть, что неизбежный и сравнительно близкий революционный перелом в американском пролетариате будет уже не прежним легко потухающим "соломенным огнем", а началом настоящего революционного пожара. Коммунизм в Америке может с уверенностью итти на встречу своему великому будущему.
5. Царская авантюра в Манчжурии привела к русско-японской войне; война -- к революции 1905 года. Нынешняя японская авантюра в Манчжурии может привести к революции в Японии.
Феодально-военный режим страны в начале этого века еще с успехом служил интересам молодого японского капитализма. Но за последнюю четверть века капиталистическое развитие внесло чрезвычайное разложение в старые социальные и политические формы. Япония уже несколько раз с того времени шла к революции. Но в ней не хватало крепкого революционного класса, чтобы выполнить поставленные развитием задачи. Манчжурская авантюра может ускорить революционную катастрофу японского режима.
Нынешний Китай, как он ни ослаблен диктатурой гоминдановских клик, глубоко отличается от того Китая, который Япония, вслед за европейскими державами, насиловала в прошлом. Китай не в силах сразу выбросить японские экспедиционные войска, но национальное сознание и активность китайского народа чрезвычайно выросли, через военную выучку прошли сотни тысяч, миллионы китайцев. Китайцы будут импровизировать все новые и новые армии. Японцы будут себя чувствовать осажденными. Железные дороги будут гораздо больше служить военным целям, чем хозяйственным. Придется посылать все больше и больше войск. Разрастаясь, манчжурская экспедиция станет истощать хозяйственный организм Японии, увеличивать недовольство внутри страны, обострять противоречия и тем ускорять революционный кризис.
6. В Китае необходимость решительной обороны против империалистического вторжения также должна вызвать серьезные внутренние политические последствия. Режим Гоминдана вырос из национального революционного движения масс, использованного и задушенного буржуазными милитаристами (при содействии сталинской бюрократии). Именно поэтому нынешний режим, противоречивый и шаткий, неспособен на военно-революционную инициативу. Необходимость обороны против японских насильников будет все больше направляться против гоминдановского режима, питая революционные настроения масс. В этих условиях пролетарский авангард, при правильной политике, может наверстать то, что было так трагически упущено в течение 1924 -- 1927 годов.
7. Нынешние события в Манчжурии показывают в частности, как наивны были те господа, которые требовали от советского правительства простого возвращения Китайско-Восточной дороги Китаю. Это значило бы добровольно передать ее Японии, в руках которой дорога стала бы важным орудием как против Китая, так и против СССР. Если до сих пор что удерживало военные клики Японии от интервенции в Манчжурии и если что может и сейчас еще удержать их в пределах осторожности, так это тот факт, что Восточно-Китайская дорога представляет собственность советов.
8. Не может ли, однако, манчжурская авантюра Японии привести ее к войне с СССР? Разумеется, это не исключено даже при самой разумной и осторожной политике советского правительства. Внутренние противоречия феодально-капиталистической Японии явно лишили равновесия ее правительство. В подстрекателях (Франция!) недостатка нет. А из исторического опыта царизма на Дальнем Востоке мы знаем, на что способна потерявшая равновесие военно-бюрократическая монархия.
Завязывающаяся на Дальнем Востоке борьба ведется, разумеется, не из-за железной дороги, а из-за вопроса о судьбе всего Китая. В этой гигантской исторической борьбе советское правительство не может быть нейтрально, не может одинаково относиться к Китаю и к Японии. Оно обязано быть полностью и целиком на стороне китайского народа. Только несокрушимая верность советского правительства освободительной борьбе угнетенных народов может действительно оградить Советский Союз с Востока, со стороны Японии, Англии, Франции, Соединенных Штатов.
В каких формах советское правительство будет в ближайший период помогать борьбе китайского народа, зависит от конкретных исторических обстоятельств. Но если нелепо было бы ранее добровольно отдавать Восточную дорогу Японии, то столь же нелепо было бы подчинять всю политику на Дальнем Востоке вопросу о Китайско-Восточной дороге. Многое говорит за то, что поведение японской военной клики в этом вопросе имеет сознательно провокационный характер. За этой провокацией непосредственно стоит правящая Франция. Цель провокации -- связать Советский Союз на Востоке. Тем больше выдержки и дальнозоркости требуется со стороны советского правительства.
Основные условия Востока: огромные пространства, неисчислимые человеческие массы, экономическая отсталость -- придают всем процессам медленный, затяжной, ползучий характер. Непосредственная или острая опасность с Дальнего Востока существованию Советского Союза, во всяком случае, не грозит. Главные события будут в ближайшее время развиваться в Европе. Здесь могут раскрыться великие возможности, но отсюда же угрожают и великие опасности. Пока что на Дальнем Востоке связала свои руки лишь Япония. Советскому Союзу сейчас нужно держать свои руки свободными.
9. На мировом политическом фоне, отнюдь не мирном, резко выделяется положение в Германии. Экономические и политические противоречия достигли здесь неслыханной остроты. Развязка надвигается вплотную. Приблизился тот момент, когда предреволюционное положение должно превратиться в революционное или -- в контр-революционное. От того, в каком направлении пойдет развязка германского кризиса, будет зависеть на много-много лет не только судьба самой Германии (что уже само по себе очень много), но и судьба Европы, судьба всего мира.
Социалистическое строительство СССР, ход испанской революции, развитие предреволюционной ситуации в Англии, дальнейшая судьба французского империализма, судьба революционного движения в Китае и Индии -- все это прямо и непосредственно упирается в вопрос о том, кто победит в течение ближайших месяцев в Германии: коммунизм или фашизм?
10. После прошлогодних сентябрьских выборов в Рейхстаг правление германской компартии утверждало, что фашизм достиг своей кульминации, и что отныне он будет быстро разваливаться, очищая дорогу пролетарской революции. Левая коммунистическая оппозиция (большевики-ленинцы) издевались тогда над этим легковесным оптимизмом. Фашизм есть продукт двух условий: острого социального кризиса, с одной стороны, революционной слабости германского пролетариата, с другой. Слабость пролетариата, в свою очередь, слагается из двух элементов: из особой исторической роли социал-демократии, этой все еще могущественной капиталистической агентуры в рядах пролетариата, и из неспособности центристского руководства компартии объединить рабочих под знаменем революции.
Субъективным фактором является для нас компартия, ибо социал-демократия есть объективное препятствие, которое надо устранить. Фашизм стал бы действительно рассыпаться на куски, еслиб компартия сумела объединить рабочий класс, превратив его тем самым в могучий революционный магнит для всех угнетенных масс народа. Но политика компартии со времени сентябрьских выборов только усугубляла ее несостоятельность: пустозвонство насчет "социал-фашизма", заигрывание с шовинизмом, подделка под настоящий фашизм с целью базарной конкурренции с ним, преступная авантюра "красного референдума" -- все это не позволяет компартии стать вождем пролетариата и народа. Она привлекла за последние месяцы под свое знамя лишь те новые элементы, которые величайший кризис почти насильственно толкал в ее ряды. Социал-демократия, несмотря на гибельные для нее политические условия, благодаря помощи компартии, сохранила главную массу своих сторонников, отделавшись пока что значительными, правда, но все же второстепенными потерями. Что же касается фашизма, то он, вопреки недавнему бахвальству Тельмана, Реммеле и других и в полном соответствии с прогнозом большевиков-ленинцев, сделал с сентября прошлого года новый огромный скачек вперед. Руководство Коминтерна ничего не умело ни предвидеть, ни предупредить. Оно лишь регистрирует поражения. Его резолюции и прочие документы представляют собою -- увы! -- лишь фотографию задней части исторического процесса.
11. Час решения приблизился. Между тем Коминтерн не хочет, вернее сказать, боится отдать себе отчет в действительном характере нынешнего мирового положения. Президиум Коминтерна отделывается пустыми агитационными бумажками. Руководящая партия Коминтерна, ВКП, не заняла никакой позиции. "Вожди мирового пролетариата" точно набрали воды в рот. Они думают отмолчаться. Они собираются отсидеться. Они надеются переждать. Политику Ленина они подменили... политикой страуса. Приближается вплотную один из тех узловых моментов истории, когда Коминтерн, после ряда больших, но все же "частных" ошибок, подрывавших и расшатывавших его силы, накопленные в первое пятилетие существования, рискует совершить основную, роковую ошибку, которая может смести Коминтерн, как революционный фактор, с политической карты на целую историческую эпоху.
Пусть слепцы и трусы не замечают этого. Пусть клеветники и наемные журналисты обвиняют нас в союзе с контр-революцией. Ведь контр-революция это, как известно, вовсе не то, что укрепляет мировой империализм, а то, что мешает пищеварению коммунистического чиновника. Большевиков-ленинцев клевета не испугает и не остановит в выполнении их революционного долга. Ничего нельзя замалчивать и смягчать. Надо ясно и громко сказать передовым рабочим: после "третьего периода" авантюризма и хвастовства наступил уже "четвертый период" -- паники и капитуляции.
12. Если молчание нынешних вождей ВКП перевести на членораздельный язык, то оно означает: "оставьте нас в покое". Внутренние затруднения в СССР чрезвычайно велики. Не регулируемые экономические и социальные противоречия продолжают обостряться. Деморализация аппарата, как неизбежный продукт плебисцитарного режима, приняла поистине угрожающие размеры. Политические отношения и, прежде всего, отношения внутри партии, отношения между деморализованным аппаратом и распыленной массой натянуты, как тугая струна. Вся мудрость бюрократа в том, чтобы выждать, оттянуть. Положение в Германии явно грозит потрясениями. Но именно потрясений сталинский аппарат боится больше всего. "Оставьте нас в покое! Дайте нам выбраться из наиболее острых внутренних противоречий. А там... видно будет". Таково настроение верхов сталинской фракции. Именно оно скрывается за скандальным молчанием "вождей" в такой момент, когда элементарнейший революционный долг их состоит в том, чтоб высказаться ясно и отчетливо.
13. Нет ничего удивительного, если вероломное молчание московского руководства стало сигналом для паники берлинских вождей. Теперь, когда надо готовиться к тому, чтобы вести массы в решающие бои, правление германской компартии проявляет растерянность, виляет и отделывается фразами. К самостоятельной ответственности эти люди не привыкли. Они больше всего мечтают сейчас о том, нельзя ли как-нибудь доказать, что "марксизм-ленинизм" требует уклонения от боя?
Законченной теории на этот счет еще как-будто не создано. Но она уже носится в воздухе. Она передается из уст в уста и сквозит в статьях и речах. Смысл этой теории таков: фашизм растет неудержимо; его победа все равно неизбежна; вместо того, чтоб "слепо" бросаться в борьбу и дать себя разбить, лучше осторожно отступить, предоставить фашизму овладеть властью и скомпрометировать себя. Тогда, -- о, тогда! -- мы себя покажем.
Авантюризм и легкомыслие, по законам политической психологии, сменились прострацией и капитулянтством. Победа фашистов, считавшаяся год тому назад немыслимой, сейчас считается уже обеспеченной. Какой-нибудь Куусинен, вдохновляемый за кулисами каким-нибудь Радеком, подготовляет для Сталина гениальную стратегическую формулу: своевременно отступить, вывести революционные войска из полосы огня, подставить фашистам ловушку в виде... государственной власти.
Если-б эта теория утвердилась в германской компартии и определила ее политический курс в ближайшие месяцы, это означало бы со стороны Коминтерна предательство не меньшего исторического объема, чем предательство социал-демократии 4 августа 1914 года, -- притом с еще более страшными последствиями.
Обязанность левой оппозиции бить тревогу: руководство Коминтерна ведет германский пролетариат к грандиозной катастрофе, суть которой -- в панической капитуляции перед фашизмом.
14. Приход "национал-социалистов" к власти означал бы прежде всего истребление цвета германского пролетариата, разрушение его организаций, искоренение в нем веры в себя и в свое будущее. В соответствии с гораздо большей зрелостью и остротой социальных противоречий в Германии, адская работа итальянского фашизма показалась бы, вероятно, бледным и почти гуманным опытом по сравнению с работой германского национал-социализма.
Отступить? говорите вы, вчерашние пророки "третьего периода". Вожди и учреждения могут отступить. Отдельные лица могут скрыться. Но рабочему классу пред лицом фашистской власти некуда будет отступать и негде скрываться. Если допустить, в самом деле, чудовищное и невероятное, т. е., что партия действительно уклонится от боя и тем выдаст пролетариат с головою его смертельному врагу, то это значило бы лишь одно: жестокие бои разразились бы не до прихода фашистов к власти, а после этого, т. е. в условиях, в десятки раз более выгодных для фашизма, чем сейчас. Борьба преданного собственным руководством, застигнутого врасплох, дезориентированного, отчаявшегося пролетариата против фашистского режима превратилась бы в ряд страшных, кровавых и безысходных конвульсий. Десять пролетарских восстаний, десять поражений, одно за другим, не могли бы так обескровить и обессилить германский рабочий класс, как обессилило бы его отступление перед фашизмом в настоящий момент, когда еще только предстоит решение вопроса о том, кому стать хозяином в немецком доме.
15. Фашизм еще не у власти. Путь к власти для него еще не открыт. Вожди фашизма еще боятся дерзать: они понимают, что ставка велика, что дело идет о головах. В этих условиях только капитулянтские настроения в коммунистических верхах могут неожиданно упростить и облегчить задачу.
Если сейчас даже влиятельные круги буржуазии опасаются фашистского эксперимента, именно потому, что не хотят потрясений, долгой и грозной гражданской войны, то капитулянтская политика официального коммунизма, открывающая фашизму дорогу к власти, толкнула бы полностью в сторону фашизма и средние классы, и еще колеблющиеся слои мелкой буржуазии, и значительные слои самого пролетариата.
Разумеется, когда-нибудь торжествующий фашизм падет жертвой объективных противоречий и собственной несостоятельности. Но непосредственно, для обозримого будущего, для ближайших 10 -- 20 лет, победа фашизма в Германии означала бы перерыв в развитии революционной преемственности, крушение Коминтерна, торжество мирового империализма в самых его отвратительных и кровожадных формах.
16. Победа фашизма в Германии означала бы неизбежную войну против СССР.
Прямым политическим тупоумием было бы, в самом деле, думать, что, придя к власти, немецкие национал-социалисты начнут с войны против Франции или хотя бы против Польши. Неизбежная гражданская война против немецкого пролетариата свяжет фашизм во внешней политике по рукам и ногам на весь первый период его господства. Гитлер будет так же нуждаться в Пилсудском, как Пилсудский в Гитлере. Оба они в одинаковой мере станут орудиями Франции. Если французский буржуа сейчас опасается пришествия германских фашистов к власти, как скачка в неизвестное, -- то в день победы Гитлера французская реакция, "национальная", как и радикально-социалистическая, поставит всю свою ставку на немецкий фашизм.
Ни одно из "нормальных", парламентских буржуазных правительств не может рискнуть сейчас войной против СССР: это грозило бы необозримыми внутренними осложнениями. Но если Гитлер придет к власти, если он разгромит затем авангард немецких рабочих, распылит и деморализует на годы пролетариат в целом, фашистское правительство окажется единственным правительством, способным на войну с СССР. Разумеется, оно будет действовать при этом в общем фронте с Польшей и Румынией, с другими окраинными государствами и с Японией -- на Дальнем Востоке. В этом своем предприятии правительство Гитлера явилось бы лишь исполнительным органом всего мирового капитала. Клемансо, Мильеран, Ллойд-Джордж, Вильсон не могли вести непосредственно войны с Советской республикой, но они могли в течение трех лет поддерживать армии Колчака, Деникина, Врангеля. Гитлер стал бы, в случае победы, сверх-Врангелем мировой буржуазии.
Незачем, да и невозможно сейчас гадать, как закончился бы такого рода гигантский поединок. Но совершенно ясно, что если б война мировой буржуазии против советов открылась после прихода фашистов к власти в Германии, это означало бы для СССР страшную изоляцию и борьбу не на жизнь, а на смерть в самых тяжких и в самых опасных условиях. Разгром германского пролетариата фашистами заключал бы в себе уже, по крайней мере, на половину крушение республики советов.
17. Но прежде, чем вопрос выйдет на поля европейских сражений, он должен разрешиться в Германии. Поэтому мы и говорим, что в Германии находится ключ к мировому положению. В чьих он руках? Пока еще в руках компартии. Она еще не выронила его. Но она может его выронить. Руководство толкает ее на этот путь.
Всякий, кто проповедует "стратегическое отступление", т. е. капитуляцию, всякий, кто терпит такую проповедь, является изменником. Пропагандисты отступления перед фашистами должны рассматриваться, как бессознательные агенты врага в рядах пролетариата.
Элементарный революционный долг германской коммунистической партии обязывает ее сказать: фашизм может притти к власти только через беспощадную истребительную гражданскую войну, не на жизнь, а на смерть. Это должны знать прежде всего рабочие-коммунисты. Это должны знать рабочие социал-демократы, беспартийные, пролетариат в целом. Это должен знать мировой пролетариат. Это должна заранее знать Красная армия.
18. Но не безнадежна ли, в самом деле, борьба? В 1923 году Брандлер чудовищно преувеличивал силы фашизма и этим прикрывал капитуляцию. Последствия этой стратегии мировое рабочее движение несет до сегодняшнего дня. Историческая капитуляция германской компартии и Коминтерна в 1923 году легла в основу последующего роста фашизма. Сейчас немецкий фашизм представляет собою неизмеримо большую политическую силу, чем 8 лет тому назад. Мы все время предостерегали против недооценки фашистской опасности, и не нам ее отрицать теперь. Именно поэтому мы можем и должны сказать немецким революционным рабочим: ваши вожди из одной крайности снова впадают в другую.
Пока что главная сила фашистов есть сила числа. Да, они собирают много избирательных бюллетеней. Но в социальной борьбе решает не бюллетень. Главной армией фашизма остается все же мелкая буржуазия и новое среднее сословие: мелкий ремесленный и торговый городской люд, чиновники, служащие, технический персонал, интеллигенция, разоряющиеся крестьяне. На весах избирательной статистики тысяча фашистских голосов весит столько же, сколько и тысяча коммунистических. Но на весах революционной борьбы тысяча рабочих крупного предприятия представляет собою силу в сто раз большую, чем тысяча чиновников, канцеляристов, их жен и тещ. Главная масса фашистов состоит из человеческой пыли.
Эсеры в русской революции были партией больших чисел. За них голосовали на первых порах все, кто не был сознательным буржуа и сознательным рабочим. Даже в Учредительном Собрании, т. е. уже после октябрьского переворота, эсеры все еще оказались в большинстве. Они себя считали поэтому великой национальной партией. Они оказались великим национальным нулем.
Мы не собираемся ставить знак равенства между русскими эсерами и немецкими национал-социалистами. Но черты сходства, очень важные для выяснения рассматриваемого вопроса, у них бесспорно есть. Эсеры были партией смутных народных надежд. Национал-социалисты являются партией национального отчаянья. Наибольшей способностью переходить от надежд к отчаянью обладает мелкая буржуазия, увлекающая за собою при этом и часть пролетариата. Главная масса национал-социалистов, как и эсеров -- человеческая пыль.
19. Впавшие в панику горе-стратеги забывают о самом главном: о великих социальных и боевых преимуществах пролетариата. Его силы не израсходованы. Он способен не только к борьбе, но и к победе. Разговоры об упадочном настроении на предприятиях отражают в большинстве случаев упадочные настроения самих наблюдателей, т. е. растерянных партийных чиновников. Но надо принять во внимание и то, что рабочие не могут не быть смущены сложной обстановкой и путаницей на верхах. Рабочие понимают, что великий бой требует твердого руководства. Не сила фашистов и не необходимость жестокой борьбы пугают рабочих. Их тревожит ненадежность и шаткость руководства, колебания в самый ответственный момент. От настроений угнетенности и упадка на заводах не останется и следа, как только партия твердо, ясно, уверенно поднимет свой голос.
20. Бесспорно: у фашистов имеются серьезные боевые кадры, опытные ударные отряды. К этому нельзя относиться легко: "офицеры" и в армии гражданской войны играют большую роль. Но решают не офицеры, а солдаты. Между тем солдаты пролетарской армии неизмеримо выше, надежнее, выдержаннее, чем солдаты армии Гитлера.
После захвата власти фашизм легко найдет своих солдат. При помощи государственного аппарата можно строить армию из буржуазных сынков, интеллигентов, конторщиков, деморализованных рабочих, лумпенов и пр. Пример: итальянский фашизм. Хотя и тут нужно сказать: серьезной исторической проверки боевой ценности итальянской фашистской милиции до сих пор еще не было. Но ведь пока еще немецкий фашизм не у власти. Власть еще надо завоевать в борьбе с пролетариатом. Неужели же коммунистическая партия выдвинет для этой борьбы худшие кадры, чем кадры фашизма? И можно ли допустить хоть на минуту, что немецкие рабочие, держащие в своих руках могущественные средства производства и транспорта, связанные условиями своего труда в армию железа, угля, рельсов, электрических проводов, не обнаружат в решающей борьбе неизмеримое превосходство над человеческой пылью Гитлера?
Важным элементом силы партии или класса является также и то представление, какое партия или класс имеют о соотношении сил в стране. Во всякой войне враг стремится внушить преувеличенное представление о своих силах. В этом был один из секретов стратегии Наполеона. Врать Гитлер умеет во всяком случае не хуже Наполеона. Но его хвастовство становится военным фактором лишь с того момента, как коммунисты ему верят. Больше всего сейчас нужен реальный учет сил. Что есть у национал-социалистов на заводах, на железных дорогах, в армии, сколько у них организованного и вооруженного офицерства? Ясный социальный анализ состава обоих лагерей, постоянный и бдительный подсчет сил -- вот безошибочные источники революционного оптимизма.
Сила национал-социалистов сейчас не столько в их собственной армии, сколько в расколотости армии их смертельного врага. Но как раз реальность фашистской опасности, рост ее и приближение, сознание необходимости во что бы то ни стало предотвратить ее, должны неизбежно толкать рабочих к сплочению во имя самообороны. Концентрация пролетарских сил пойдет тем быстрее и успешнее, чем надежнее окажется стержень этого процесса, т. е. коммунистическая партия. Ключ к позиции пока еще в ее руках. Горе ей, если она его выронит!
За последние годы чиновники Коминтерна по всем и по всяким поводам, иногда совершенно неподходящим, кричали о непосредственно угрожающей СССР военной опасности. Сейчас эта опасность принимает реальный характер и конкретные очертания. Для всякого революционного рабочего должно стать аксиомой: покушение фашистов на захват власти в Германии не может не повести за собой мобилизацию Красной армии. Для пролетарского государства дело будет здесь итти в самом прямом и непосредственном смысле о революционной самообороне. Германия есть не только Германия. Она есть сердцевина Европы. Гитлер есть не только Гитлер. Он кандидат в сверх-Врангели. Но и Красная армия есть не только Красная армия. Она -- орудие мировой пролетарской революции.
Л. Троцкий.
P. S. Работа автора этих строк "Против национал-коммунизма" встретила несколько двусмысленных одобрений со стороны социал-демократической и демократической печати. Было бы не столько странно, но и противоестественно, если бы -- в то самое время, как германский фашизм так удачно использовал грубейшие ошибки германского коммунизма, -- социал-демократы не попытались бы использовать открытой и резкой критики этих ошибок.
Незачем говорить, что сталинская бюрократия в Москве, как и в Берлине ухватилась за статьи социал-демократической и демократической печати о нашей брошюре, как за драгоценный подарок: теперь есть, наконец, одна действительная "улика", нашего единого фронта с социал-демократией и буржуазией. Люди, которые проделали китайскую революцию рука об руку с Чан-Кай-Ши, а британскую всеобщую стачку рука об руку с Перселем, Ситриным и Куком -- дело шло не о статьях, а о грандиозных исторических событиях! -- вынуждены с радостью цепляться за эпизоды газетной полемики. Но мы не боимся очной ставки и в этой плоскости. Нужно только рассуждать, а не визжать, анализировать, а не браниться.
Прежде всего мы ставим вопрос: кому помогло нелепое и преступное участие германской компартии в фашистском референдуме? Факты успели неоспоримо ответить на этот вопрос: фашистам, и только им. Именно поэтому главный вдохновитель этой преступной авантюры трусливо отказался от прав отцовства: в речи перед ответственными работниками в Москве Сталин защищал участие в референдуме, но, спохватившись, запретил газетам не только печатать его речь, но даже упоминать о ней.
Разумеется, "Форвертс", "Берлинер Тагеблат", "Винер Арбайтер Цайтунг" -- особенно последняя -- цитируют нашу брошюру в высшей степени недобросовестно. Да и можно ли требовать добросовестности по отношению к идеям пролетарской революции со стороны буржуазной и мелко-буржуазной печати? Однако, мы готовы пренебречь подтасовками и пойти на встречу обвинениям сталинских чиновников. Мы готовы признать, что поскольку социал-демократия боится победы фашистов, отражая этим революционную тревогу рабочих, постольку она имела известное объективное право использовать нашу критику политики сталинцев, оказавшей огромную услугу фашистам. Основой этого ее "права" является, однако, не наша брошюра, а ваша политика, о, мудрые стратеги! Вы говорите, что мы оказались в "едином фронте" с Вельсом и Зеверингом? Только на этой почве и только в тех размерах, в каких вы оказались в едином фронте с Гитлером и его черносотенными бандами. Да и тут еще с той разницей, что у вас дело шло о совместном политическом действии, у нас же свелось лишь к двусмысленному использованию противником нескольких цитат.
Когда Сократ выставлял философский принцип "познай самого себя", то он несомненно имел в виду Тельмана, Ноймана и даже самого Реммеле.