Что творится в китайской компартии?
"Правда" от 25 декабря 1930 года рассказывает: "Китайская компартия насчитывала к осени 1930 года около 200.000 членов. Партия с корнем вырвала остатки идей Чен-Ду-Сю и идейно (!) разгромила троцкизм. Однако, чрезвычайно сложная обстановка борьбы породила в последнее время в партии колебания "левого", полутроцкистского характера. Ряд руководящих работников, считая, что назрела революционная ситуация в международном масштабе, поставила вопрос о том, чтобы немедленно начать борьбу за власть во всенациональном масштабе, игнорируя необходимость закрепления советской власти в районах, занятых красной армией. Исходя из такой оценки, они считали возможным прекратить экономическую борьбу рабочих и распустить революционные профсоюзы".
Эти строки дают представление о том хаосе, который царит в головах официальных руководителей китайского коммунизма. Они "идейно разгромили троцкизм", -- это само собой разумеется. Но сейчас же после разгрома в партии начались колебания "полутроцкистского характера". Это тоже бывало не раз. Колебания эти захватили даже "ряд руководящих работников". Случалось и это.
В чем же состоят новые полутроцкистские колебания? Прежде всего, оказывается, в требовании "немедленно начать борьбу за власть во всенациональном масштабе". Но ведь левая оппозиция, начиная с осени 1927 года, требовала, -- как раз наоборот, -- снять лозунг вооруженного восстания, в качестве актуального лозунга. И сейчас наши китайские единомышленники ставят в порядок дня не вооруженное восстание, а мобилизацию масс вокруг социальных требований пролетариата и крестьянства и лозунгов революционной демократии; не авантюристские эксперименты в деревне, а строительство профессиональных союзов и партии! Если "Правда" не клевещет (что вполне вероятно), если новая оппозиция действительно требует "прекратить экономическую борьбу рабочих и распустить революционные профсоюзы", то это прямо противоположно тому, что предлагает левая оппозиция (большевики-ленинцы).
Мы читаем далее, что новая оппозиция "игнорирует необходимость закрепления советской власти в районах, занятых Красной армией". Вместо такого "закрепления" она будто бы и требует обще-национального восстания. И тут нет ничего общего с позицией большевиков-ленинцев. Если рассматривать китайскую "Красную армию", как орудие пролетарского восстания, то китайские коммунисты должны руководствоваться общим законом всякого революционного восстания: наступать, расширять территорию, захватывать жизненные центры страны. Без этого революционное восстание безнадежно. Топтание на месте и оборона вместо наступления означают гибель восстания. В этом смысле новая оппозиция, если взгляды ее переданы правильно, последовательнее сталинцев, которые думают, что можно на годы консервировать в крестьянских районах "советскую власть", или что эта советская власть может передвигаться с места на место в обозе партизанских отрядов, именуемых Красной армией. Но ни та, ни другая точка зрения не похожа на нашу. Обе они исходят из ложных предпосылок, отказываются от классовой теории советской власти, растворяют революцию в провинциальных крестьянских восстаниях, авантюристски связывая с ними всю судьбу китайской компартии.
Что представляет из себя эта последняя? Мы неожиданно узнаем из статьи, что "компартия насчитывала к осени 1930 года около 200 тысяч членов". Цифра эта дается без каких бы то ни было пояснений. Между тем в прошлом году киткомпартия насчитывала вряд-ли более 6.000 -- 7.000 человек. Если гигантский рост партии в течение последнего года есть факт, то он уж сам по себе должен был бы являться симптомом коренного изменения обстановки в сторону революции. 200.000 членов! Еслиб в партию входили на деле 50, 40, даже 30 или хотя бы 20 тысяч рабочих, проделавших опыт второй китайской революции и понявших ее уроки, мы сказали бы: это грозная, это непреодолимая сила, с такими кадрами можно перевернуть Китай. Но мы тут же спросили бы: входят ли эти 20.000 рабочих в профессиональные союзы? Какую они ведут там работу? Растет ли их влияние? Связывают ли они союзы с неорганизованной массой и с деревенской периферией? Под какими лозунгами?
Но в том то и суть, что руководство Коминтерна кое-чего в этом вопросе не договаривает, кое-о-чем умалчивает, вводя в заблуждение пролетарский авангард. Можно не сомневаться, что львиная доля этих двухсот тысяч -- скажем, 90-95 процентов, -- приходится на районы действия отрядов "Красной армии". Нужно хоть немножко представлять себе политическую психологию крестьянских отрядов и обстановку, в которой они действуют, чтоб политическая картина стала ясна: партизаны, надо думать, чуть не сплошь записываются в партию, а вслед за ними вступают в партию и крестьяне занятых красными областей. Китайская партия, так же, как "Красная армия", так же, как "советская власть", покинула пролетарские рельсы и направилась по проселочным дорогам деревни.
В поисках выхода из тупика новая китайская оппозиция, как мы слышим, выдвигает лозунг обще-национального пролетарского восстания. Разумеется, это был бы самый лучший выход, еслиб предпосылки для него были на лицо. Но их сегодня нет. Что же остается в таком случае? Выдвинуть лозунги нынешнего, межреволюционного периода, длительность которого никто не может измерить заранее. Это есть лозунги демократической революции: земля крестьянской бедноте, 8-часовой рабочий день, независимость Китая, свобода самоопределения входящих в его состав народов, наконец, Национальное Собрание.
Под этими лозунгами провинциальные крестьянские восстания и партизанские отряды вырвутся из провинциальных пунктов, вольются в обще национальное движение и свяжут с ним свою судьбу. Компартия поднимется -- не как технический помощник крестьянских партизан, а как политический вождь рабочего класса страны.
Никакого другого пути нет!
Сталин и Коминтерн
Во время своей оппозиционной борьбы Ломинадзе пустил в оборот один из своих разговоров со Сталиным о Коминтерне: "Коминтерн ничего собой не представляет и существует только благодаря нашей поддержке". Сталин, как водится, отрицал этот разговор. Все, кто знают Сталина и его отношение к Коминтерну, ни на минуту, однако, не усомнились в том, что Ломинадзе говорит правду.
Этим мы совсем не хотим сказать, что слова Сталина отвечают действительности. Совсем наоборот. Коминтерн живет, несмотря на поддержку Сталина. Коминтерн живет силою заложенных в нем идей, силой октябрьской традиции, наконец, прежде всего -- силою капиталистических противоречий. Эти факторы оказывались до сих пор и окажутся, надеемся, впредь, могущественнее той финансово-бюрократической петли, которую Сталин называет поддержкой. Но приведенный выше "афоризм" как нельзя лучше выражает действительное отношение Сталина и К-о к Коминтерну и отлично дополняет теорию социализма в отдельной стране.
В 1925 году, когда кулацкий курс политики был в полном расцвете, Сталин совершенно не находил нужным стесняться в выражениях своего пренебрежения к Коминтерну и к вождям отдельных его секций. Когда Сталин, по соглашению с Зиновьевым, внес на Политбюро предложение извлечь Маслова из архива и послать его в Германию, Бухарин, шедший тогда со Сталиным и Зиновьевым, но не посвященный во все заговоры, запротестовал: "Как же так Маслова?.. Ведь вы же знаете эту фигуру... невозможно"... и пр. На что Сталин ответил: "Все они одним миром мазаны. Революционеров между ними нет вообще. Маслов не хуже других".
Во время обсуждения вопроса о какой-то концессии один из членов Политбюро заметил: "Сдавать ли на сорок лет или на пятьдесят -- тут разницы нет. Надо полагать, что революция до этого срока не оставит от концессионеров и следа". -- "Революция? -- возразил Сталин. -- Не Коминтерн ли ее сделает? Ждите: он и через 90 лет не сделает революции". Нужно ли еще раз напоминать презрительные отзывы Сталина об "эмигрантах", т.-е. о большевиках, работавших в партиях европейского пролетариата.
Таков был общий дух Политбюро. Уничижительное отношение к западно-европейским коммунистам являлось требованием хорошего тона. -- "Неужели же вы думаете, что Персель и Кук совершат в Англии революцию?", спрашивали оппозиционеры. "А вы, небось, думаете, возражал Томский, что революцию совершат ваши британские коммунисты?".
Отношение к коммунистическим партиям Востока было, если возможно, еще более презрительным. От китайских коммунистов требовалось одно: чтоб они помалкивали и не мешали Чан-Кай-Ши выполнять его работу.
Не трудно себе представить, какую ядреную форму принимала эта философия в устах Ворошилова, весьма предрасположенного ко всем видам шовинизма. На заседании делегации ВКП перед пленумом ИККИ 1926 года Ворошилов, со свойственной ему компетентностью, "защищал" Тельмана примерно такими словами: "Ну где же им, скажите, взять лучших? У них нет революционеров. Конечно, еслиб можно было дать им нашего Угланова, он повел бы дело по иному. Угланов у них был бы Бебелем". Фраза эта стала крылатой: Угланов в качестве коммунистического Бебеля в Германии! В те дни Ворошилов, конечно, не предвидел еще, что Угланов окажется просто "подкулачником" и "агентом вредителей". Впрочем, сам Ворошилов и сейчас не сомневается в том, что политика 1925 года была самой лучшей из политик.
Ломинадзе не сказал таким образом ничего нового. Его показания свидетельствуют лишь о том, что внутреннее отношение к Коминтерну, у руководящей верхушки ничуть не изменилось за эти годы. Да и откуда ему было меняться? Свидетельство Ломинадзе кажется даже бледным и прямо-таки ненужным пред лицом того факта, что руководство международным пролетарским авангардом целиком предоставлено ныне... Мануильскому, Куусинену и -- Лозовскому, т.-е. людям, которых в СССР никто всерьез не берет, и которых всерьез брать нельзя.
Нет, Коминтерн живет не поддержкой сталинской бюрократии, а несмотря на эту поддержку. И чем скорее он от нее освободится, тем скорее он выпрямится и поднимется до уровня своих исторических задач.
Рост холуизма
В "Правде" от 28 декабря истекшего года напечатана коллективная статья, -- огромный фельетон, посвященный -- чему бы вы думали? -- "годовщине выступления товарища Сталина на первой конференции аграрников-марксистов". Фельетон, как и предшествовавшая ей статья некоего Борилина, того же типа, представляет собою, если не поразительный, то во всяком случае гнусный документ академического карьеризма, "платформу" людишек, которые скандальную речь Сталина на конференции аграрников-марксистов превращают в прикрытие для собственных кляуз, доносов, происков и вожделений.
Речь Сталина мы подвергли в свое время подробной критике в "Бюллетене" ("Сталин, как теоретик", N 14, стр. 24). Мы показали, что речь эта с первого слова до последнего представляет собою нагромождение элементарных ошибок. Если не знать Сталина и его "теоретического" уровня, можно было бы предположить, что речь представляют чью-то грубую фальсификацию. Ларин, Крицман, даже Милютин -- люди достаточно готовые равняться по начальству -- сказались не в силах вместить полностью теоретические откровения Сталина. Журнал "На аграрном фронте" вынужден осторожно обходить ряд острых вопросов аграрной теории только потому, что Сталин наступил на эти вопросы левым сапогом. И вот эту осторожность учуяли молодые красные профессора. Они без труда поняли, что игра их беспроигрышна: нужно поднять травлю против Крицмана и против Милютина -- ученого академика общих мест, -- обвиняя их в смертном грехе: в расхождении с откровениями Сталина или в недостаточно восторженном их приятии. Соглашаться Крицману и Милютину невозможно, ибо они все-таки знают первые буквы экономического алфавита. Но и молчать нельзя. Так молодые академики, путем открытого и заранее застрахованного нападения, могут добраться до... теоретической истины? -- нет, до журнала "На аграрном фронте" и ряда других учреждений в придачу.
А так как социалистическое творчество должно быть проникнуто духом коллективизма, то искатели премий придали кляузе своей строго коллективный характер. Вот подписи под статьей: Д. Лурье, Я. Никулихин, К. Сомс, Д. Давыдов, И. Лаптев, Незнамов, В. Дятлов, М. Моисеев, Н. Н. Анисимов. Мы выписали эти имена не потому, что они нам известны; наоборот, они нам совершенно неизвестны. Но мы не сомневаемся, что они так или иначе станут известны. Ведь имя Беседовского тоже не было известно, пока его носитель не перескочил через забор. Придется ли этим господам прыгать через забор, и через какой именно, -- покажет будущее. Но совершенно ясно, что мы имеем перед собою, в их лице, академический коллектив широко разветвленной фракции холуев.
Чей же это граммофон?
Некий С. Горский, бывший левый оппозиционер, покаялся летом этого года. Ни права каяться, ни права размазывать свое покаяние -- вместе со слезами и другими продуктами -- на собственном лице мы ни за кем не отрицаем. Мы не склонны также придираться к форме покаяния, ибо закон эстетики (как и анти-эстетики) требует, чтоб форма отвечала содержанию. Но все-таки, казалось нам, есть пределы, пред которыми останавливаются низость, помноженная на легкомыслие. Оказывается С. Горский умудрился переступить через всякие пределы. Не в том, конечно, дело, что "Троцкий пугает непосильными темпами индустриализации", и что Горский, по этому поводу, производит сближение Троцкого с Громаном, Громана -- с вредителями. Тут Горский остается еще полностью в пределах официального ритуала. Лишь выполнив его до конца, Горский вносит в свое покаяние резко-индивидуальную ноту, привлекши к делу Днепрострой, против которого боролся Троцкий, но который был спасен Сталиным. Свою статью Горский заканчивает следующими словами: "Те, кто считал Днепрострой "граммофоном", пляшут над собственной политической могилой. Увы, под их музыку плясал некогда и я. С. Горский". ("За Индустриализацию, N 2544).
Что такое? Невероятно! Поистине не верится глазам. В 1925-1926 г. Троцкий был председателем правительственной комиссии по Днепрострою. Отчасти по этой причине, а главным образом потому, что в тот период на верхах партии господствовали еще безраздельно идеи "потухающей кривой" индустриализации, все члены Политбюро выступали противниками днепровской гидростанции. На апрельском пленуме ЦК 1927 года, в знаменитой своей программной хозяйственной речи, направленной против "сверх-индустриализатора" Троцкого, Сталин заявил: "Нам строить Днепровскую станцию то же, что мужику, вместо коровы, покупать граммофон". Прения велись под стенограмму, которая напечатана, как и все протоколы пленумов, в типографии ЦК. Фраза Сталина о граммофоне произвела своего рода сенсацию и часто повторялась в речах и документах оппозиции. В конце концов эта фраза стала крылатой. Но так как С. Горский решил покаяться плотно и без остатков, то он подкинул (самостоятельно или под указку Ярославского?) экономическую философию Сталина, вместе с его бессмертной формулой -- Троцкому. Что же у него при этом получилось? "Те, кто считал Днепрострой граммофоном, пляшут над собственной политической могилой". Над собственной политической могилой! Но ведь это же все-таки Сталин считал Днепрострой граммофоном. Кто же это пляшет над собственной могилой? Как угодно, но покаяние Горского звучит подозрительно. Искренно ли оно? Да и вообще: покаяние ли это? Нет ли тут задней мысли? Не пытается ли Горский языком Эзопа скомпрометировать Сталина? И чего смотрит редактор Богушевский, человек видавший виды? И чего смотрит Ярославский? Почему не сводит концов с концами? И вообще: куда мы идем?
Альфа.