ПОПУЛЯРНОЕ РАЗ'ЯСНЕНИЕ О ЛЕВЫХ И ПРАВЫХ
В "Правде" от 30-го марта напечатана статья Ярославского "Слева направо". Статья посвящена "переходу" левой оппозиции... в лагерь социал-демократии. Каким образом люди, которых свыше уже двух лет держат в тюрьме и ссылке за контр-революционную деятельность и даже за "подготовку вооруженной борьбы против советской власти" (официальная мотивировка высылки Троцкого), -- каким образом эти давнишние "контр-революционеры" только теперь начинают "переходить" в социал-демократический лагерь, остается совершенно непонятным. Зато вполне ясно, что Ярославскому все еще приходится потеть над отысканием "научного" обоснования 58 ст., по которой карается оппозиция. Поиски принимают сейчас особенно шумный характер, ибо в аппарате скрип, и его нужно заглушить.
Не случайно против оппозиции выпущен Ярославский, хотя в партии имеются значительно более грамотные и умные люди. Но более грамотные, более умные или более совестливые сейчас либо не хотят подвывать Ярославскому, а говорить вслух, что думают, не могут, отчасти не смеют, либо просто растеряны. Ярославские не растеряны, ибо растеривать нечего. Вот почему, в защиту сталинской политики от оппозиции, выступает Ярославский и дает, заметим мимоходом, замечательный образец той гнили, какою кормят сейчас партию.
Если мы на сей раз, в виде из'ятия, остановимся на статье Ярославского, то только потому, что она, при всем своем ничтожестве, очень симптоматична и хорошо показывает, в каком месте у Сталина, по немецкому выражению, жмет сапог.
Мы писали товарищам в СССР уже несколько месяцев тому назад, что множатся признаки, указывающие на чрезмерный разгон индустриализации. Ссылаясь на наш Бюллетень, Ярославский пишет, что эта оценка, "абсолютно ничем не отличается от того, что пишут "меньшевики". Абсолютно ничем! Если уж ляпать, так ляпать.
Ярославский не догадывается, что вопрос о правильных и неправильных, реальных и нереальных темпах существует сам по себе, независимо от того, что говорят о нем меньшевики, и решается в зависимости от материальных и организационных факторов, а не газетных цитат, тем более фальшивых.
В тот период, когда мы, оппозиционеры, боролись за более высокие темпы индустриализации (1923-1929 г.г.), вся мировая буржуазная печать, вместе с социал-демократической, повторяла вслед за Сталиным обвинения оппозиции в романтизме, фантастике и "сверхиндустриализации".
В 1923-1925 годах мы доказывали, что даже после исчерпания дореволюционного оборудования советская промышленность сможет давать до 20% годового роста. Мы опирались на экономические соображения, которых здесь приводить не будем. (См. "К капитализму или к социализму", русск. изд., стр. 45-46). В недрах Госплана была выработана через год после того пятилетка, согласно которой развитие промышленности намечалось с убывающей скоростью, от 9% до 4% в год. Оппозиция подвергла этот проект беспощадному осуждению. Ее обвинили в "демагогии". Еще через год Политбюро утвердило новый проект пятилетки со средним годовым ростом в 9%. XV-ая партконференция (1926 г.) признала этот процент правильным и осудила оппозицию за... "неверие" и "скептицизм". Это не помешало оппозиции непримиримо осудить новую пятилетку. Еще через год-полтора Госплан выработал, наконец, третью пятилетку с годовым приростом в 20%. Этот прирост совпал -- гораздо ближе, чем можно было надеяться -- с гипотетическим прогнозом оппозиции 1925 г. и полностью опроверг все предшествующие разглагольствования об индустриальной романтике и демагогии. Такова краткая пред'история вопроса.
Фактический рост промышленности за первый год пятилетки (1928-29) превзошел, однако, план на целых 10%. Руководство немедленно же решило положить этот успех в основу всего пятилетнего рассчета и выполнить план в пределах 4-х лет. Против этого оппозиция подняла голос предостережения, на этот раз "справа". Из чего мы исходили?
а) В проекте пятилетнего плана не может не быть ошибок и диспропорций. Они будут накопляться по мере выполнения плана, могут резко обнаружиться не в первый год, а во второй или третий и сразу круто задержать рост. Прежде, чем давать промышленности дополнительный разгон, нужно тщательно проверить, говоря военным языком, все стыки, или узловые пункты, где разные отрасли хозяйства сочетаются одна с другой.
б) Наблюдающееся снижение качества продукции, и без того крайне низкого, заключает в себе величайшую опасность не только для потребителя, но и для производства, ибо главным потребителем продукции является сама же промышленность. Низкое качество неизбежно даст на одном из ближайших этапов производства резкое снижение количества.
в) Нельзя отрывать вопрос о темпах развития промышленности от вопроса о жизненном уровне рабочих масс, ибо пролетариат есть главная производительная сила, и лишь достаточный материальный и культурный под'ем пролетариата есть гарантия высоких темпов индустриализации в дальнейшем. Этот вопрос мы считаем важнейшим из всех.
Таковы три главных соображения, которые заставили оппозицию поднять голос предостережения против нерассуждающей погони за темпами, сменившей экономическое крохоборчество предшествующего периода. Если в 1923-1928 г.г. Политбюро, не понимая громадных возможностей, заложенных в национализированной промышленности и плановых методах хозяйства, готово было мириться с 4-мя или с 9% годового роста, то теперь оно, в силу непонимания материальных пределов индустриализации, легко перескакивает с 20% на 30%, авантюристски пытаясь каждое частное и временное достижение превратить в норму и, совершенно теряя при этом из виду взаимообусловленность разных сторон хозяйственного процесса.
Когда мы зовем от формальной погони за количеством к реальному улучшению качества -- значит ли это, что мы зовем назад от реально достигнутых успехов? Когда мы требуем поступиться частью накоплений в пользу сегодняшнего потребления рабочих, -- значит ли это, что мы покушаемся на индустриализацию? Когда мы требуем, прежде, чем узаконять 30% годового роста, серьезно проверить взаимоотношения всех отраслей промышленности и народного хозяйства в целом, с точки зрения производительности труда и себестоимости продукции, -- значит ли это, что мы зовем к отступлению на вчерашние позиции Сталина? Если вопрос решается, в самом деле, так просто, то почему же останавливаться на 30%? 50% -- больше. Кто не хочет тащить "назад", тот должен написать на своем знамени, по крайней мере, 75%. Или, может быть, 30% предопределены, как норма? Кем предопределены? Когда предопределены? Ведь злополучные руководители на эту "норму" просто наткнулись носом на первых шагах выполнения 20%-ного плана, от которого они перед тем в течение нескольких лет отбивались руками и ногами. Теперь оказывается, что 30% есть ленинизм, а кто говорит закусившему удила оппортунисту: не теряй головы, не зарывайся, не толкай промышленность навстречу жестокому кризису -- тот, видите-ли, "абсолютно ничем не отличается от социал-демократии". Абсолютно ничем! Разве эти люди не шуты гороховые?
Еще хуже, если возможно, обстоит дело с крестьянской политикой. В течение ряда лет Политбюро строило свою сельско-хозяйственную политику на идеализации мощного середняка и индивидуального крестьянского хозяйства вообще. Кулака по-просту не замечали, или об'являли ничтожной величиной, пока он не сосредоточил в своих руках 40% товарного хлеба и руководство середняком в придачу. Создав свои собственные экономические связи и каналы, кулак отказал государственной промышленности в хлебе. После этого (точнее: после 15-го февраля 1928 г.) запоздавшие и перепуганные руководители ударили по кулаку градом административных репрессий, которые сразу застопорили крестьянский оборот, фактически ликвидировали НЭП и загнали середняка в тупик.
Когда мы говорим, что этот тупик и явился исходным пунктом новой главы коллективизации, то мы ничего не изобретаем и не открываем. Мы лишь повторяем то, что много раз признавала официальная советская печать. Если Ярославский вопит, что "ни один реакционер не додумался до такого гнуснейшего об'яснения" (ляпать, так ляпать!), то это лишь свидетельствует о том, что поглощенный перлюстрацией переписки оппозиционеров, бедняга не читает экономических статей советской печати. Ярославского особенно возмущает, когда мы говорим, что среднее крестьянство колеблется между гражданской войной и коллективизацией. Он именует это замечание "сплошным ренегатством". (Словарь у перлюстратора не богатый!). Но ведь советская печать полна сообщений о том, что крестьяне, т.-е. главным образом середняки, хищнически истребляют и распродают живой и мертвый инвентарь. Все руководители называют это заявление "угрожающим". Газеты об'ясняют все дело влиянием кулака. Речь тут может итти, однако, не об "идейном" влиянии, а об экономических связях кулака и середняка, об известной взаимозависимости всего рыночного, товарно-денежного крестьянского хозяйства. В распродаже скота, как массовом явлении, мы имеем не что иное, как тихую, саботажную форму гражданской войны. С другой стороны массовый характер имеет и тяга в колхозы. Не ясно ли, что двойственная природа середняка, который соединяет в себе труженника и торговца, достигла на нынешнем этапе наиболее контрастного выражения? Середняк колеблется, между коллективизацией и гражданской войной, а до известной степени соединяет одно с другим. В этом острота положения и его опасность, которая удесятеряется, если ее своевременно не понять.
В те годы, когда Политбюро на три четверти, а государственный аппарат на 90% ставили свою ставку на "мощного середняка", т.-е. на кулака, оппозиция требовала энергичных мер по коллективизации сельского хозяйства. Напомним, что в платформе оппозиции эти требования нашли следующее выражение:
"Растущему фермерству деревни должен быть противопоставлен более быстрый рост коллективов. Необходимо систематически, из года в год, производить значительные ассигнования на помощь бедноте, организованной в коллективы" (стр. 24 русск. изд.).
И далее:
"Должны быть вложены гораздо более значительные средства в совхозное и колхозное строительство. Необходимо предоставление максимальных льгот вновь организующимся колхозам и другим формам коллективизации. Членами колхозов не могут быть лица, лишенные избирательных прав. Задачей перевода мелкого производства в крупное, коллективистическое должна быть проникнута вся работа кооперации. Необходимо проведение строго-классовой линии в области машиноснабжения, в частности путем борьбы с машинными лже-товариществами". (Стр. 26 русск. изд.).
Мы не предрешали темпа коллективизации, ибо он являлся для нас (остается и сейчас) производной величиной по отношению к темпу индустриализации и ряду других экономических и культурных факторов.
План Политбюро наметил два года спустя коллективизацию пятой части крестьян в течение пятилетия. Надо полагать, что эта цифра не просто явилась Кржижановскому в сонном виденьи, а была основана на технических и экономических рассчетах. Так или нет? Между тем, в первые же полтора года коллективизации подверглись три пятых крестьянства. Если даже принять на веру, что этот размах коллективизации есть сплошной триумф социализма, то одновременно надо констатировать полное банкротство руководства, ибо плановое хозяйство предполагает, что руководство хоть сколько-нибудь предвидит основные хозяйственные процессы. Между тем на это нет и намека. Бухарин, новый, реконструированный, индустриализированный и сплошь коллективизированный Бухарин, признает в "Правде", что новый этап коллективизации вырос из административных мероприятий в борьбе за хлеб, и что этот этап не был предвиден руководством "во всех его конкретностях". Это очень недурно сказано! Ошибка темпа в плановых расчетах составляет всего навсего около 900-1.000%. И в какой области? Не в вопросе о производстве наперстков, а в вопросе о социалистическом преобразовании всего сельского хозяйства. Ясно, что кое-каких "конкретностей" Сталин с Ярославскими действительно не предвидели. Тут Бухарин прав.
Мы никогда, как известно, не заподазривали нынешнее руководство в избытке проницательности. Но такой ошибки оно никак не могло бы сделать, если бы коллективизация действительно выросла из завоеванного на опыте убеждения крестьян в преимуществах крупного коллективного хозяйства над индивидуальным, ибо такой процесс имеет свои этапы, которые легко нащупать руками.
Мы ни на минуту не сомневаемся, конечно, в том, что глубоко прогрессивная и творческая струя в коллективизации имеется. Условно мы готовы допустить, что по своему масштабу, она приблизительно соответствует наметке пятилетнего плана. Но откуда же выросли 1.000 процентов дополнительного успеха? Надо, все-таки, это об'яснить!
Допустим даже, что работа колхозов в течении предшествующих 12-ти лет была настолько успешной, что смогла убедить все крестьянство не только в преимуществах, но и во всеобщей осуществимости коллективизации. Ясно, что такого рода убедительную силу могли развить только колхозы, основанные на тракторах и других машинах. Можно вполне допустить, что подавляющее большинство середняков действительно признает сегодня преимущества тракторной обработки земли. Но из этого еще не вытекает сплошной тракторизации, ибо для последней, кроме убеждения в пользе трактора, нужна еще наличность самого трактора. Предупредили ли власти крестьян о действительном положении в области техники и материальных средств вообще? Нет! Вместо того, чтобы сдержать паническую коллективизацию, они усугубили ее бешеным нажимом.
Правда, сейчас, чтобы оправдать ошибочку темпа в 1.000%, создана новая теория о том, что техника есть дело десятое, и что социалистическое сельское хозяйство ("мануфактурное") можно, перекрестясь, строить при любых средствах производства. Эту мистическую теорию мы, однако, решительно отвергаем. Мы не верим в беспорочное зачатие социализма. Более того, мы об'являем этой мифологии беспощадную войну, ибо неизбежное разочарование крестьян грозит вызвать жестокую реакцию против социализма вообще, причем эта реакция может переброситься и на значительные круги рабочих.
Сталин начал свое последнее отступление, -- неизбежность которого он накануне так же мало предвидел, как за полгода до того -- сплошную коллективизацию, -- с пошленького резонерства насчет преждевременности социалистического режима для крестьянских кур. Последние телеграммы говорят, что Сталин успел уже пройти значительное расстояние -- не вперед, о, мудрый Ярославский! -- а назад, от 60% коллективизации к 40%. Мы нисколько не сомневаемся, что ему придется -- всегда в хвосте реального процесса -- отступить еще на солидное количество процентов. В предвидении этого мы, уже несколько месяцев тому назад, т.-е. в самый разгар коллективизаторского исступления, предупреждали против последствий бюрократического авантюризма. Если бы партия читала наши предупреждения в подлинном виде, а не в запоздалых извращениях Ярославского, многие ошибки были бы, если не избегнуты, то чрезвычайно смягчены.
Что означает выдвинутый нами лозунг сотрудничества с Советским Союзом?
Надвигающийся кризис советского хозяйства совпадает с растущим мировым капиталистическим кризисом. Это совпадение имеет, в последнем счете, общие причины. Мировой капитализм не пережил себя, но могильщик еще не готов к своей работе. Кризис советского хозяйства, если оставить в стороне ошибки руководства, является экономическим последствием изолированности СССР, т.-е. опять-таки того факта, что мировой пролетариат еще не смел капитализма.
Проблема пролетарской революции есть проблема мировой организации социалистического хозяйства. Для Европы, с ее наиболее перезрелым и больным капитализмом, пролетарская революция означает прежде всего экономическое об'единение континента. Готовить европейских рабочих к завоеванию власти можно и должно, раскрывая перед ними неизмеримые выгоды правильной, плановой, обще-европейской, а затем и мировой организации социалистического хозяйства. Лозунг Советских Соединенных Штатов Европы, сейчас более, чем когда-либо необходимый, -- совершенно, однако, недостаточен в своей абстрактно-политической форме. Он должен быть наполнен конкретным экономическим содержанием. Хозяйственный опыт Советского Союза вполне достаточен для того, чтобы создать примерный вариант плана, основанного на сотрудничестве СССР с промышленными странами Европы. В последнем историческом счете выход для СССР из возростающих внутренних противоречий -- в этом и только в этом. И для Европы нет иного выхода из кризисов, безработицы, возрастающего гнета Америки и перспективы войн. Проблема сотрудничества в полном об'еме разрешима только через пролетарскую революцию, через создание Советских Соединенных Штатов Европы, которые, через нынешний Советский Союз, свяжутся с освобожденной Азией.
Надо европейских рабочих вести к этой перспективе. Надо пред'явить им ясный и широкий план экономического сотрудничества, основанный на исключительно высоких коэффициентах роста, достигнутых даже в отсталой изолированной России. В этом неизмеримое революционное значение лозунга экономического сотрудничества с СССР, если его ставить правильно, т.-е. по революционному.
В нынешних условиях этот лозунг является, сверх того, одним из ценнейших орудий мобилизации безработных и вообще рабочих в связи с безработицей. Дело идет, конечно, не только о возможных поставках Советскому Союзу, как ни важен этот вопрос сам по себе. Дело идет о выходе из исторического тупика, о совершенно новых экономических возможностях об'единенного европейского хозяйства. С такого рода конкретным, основанным на опыте, "сверх-национальным" планом в руках рабочие-коммунисты могут и должны обратиться к рабочим-социал-демократом и беспартийным. В условиях кризиса это есть важнейший подход к проблемам социалистического переустройства Европы. При правильном применении политики единого фронта лозунг сотрудничества с СССР и экономического об'единения Европы можно превратить в клин, который будет откалывать
Но для этого первым делом нужно ликвидировать, отвергнуть, осудить, предать поруганию теорию социализма в отдельной стране. Нужно сделать ясным мировому пролетариату, что русские не строят себе отдельный социалистический дом, что такая постройка в национальном масштабе вообще невозможна. Они строят национальную стену европейского, а в дальнейшем и мирового социалистического дома. Чем дальше, тем труднее им будет поднимать эту стену, ибо она может завалиться без своевременной постройки других стен. О том, чтоб воздвигнуть крышу над одной национальной стеною не может быть и речи. Надо приступать к одновременной работе в других странах, по общему плану. Этот план должен быть выработан правительством Советского Союза, по крайней мере в основных чертах, как план могущественного материального и духовного роста народов Европы, Азии и всего мира.
Вот что означает в развернутом своем виде лозунг экономического сотрудничества с СССР в нынешней исторической обстановке. Но такая политика предполагает радикальный пересмотр теории и практики советского руководства. Ярославские для такой политики мало пригодны.
Как нетрудно было предвидеть, Ярославский свидетельствует ныне, что левая оппозиция стала ныне правой. Когда мы выступали против 4% за 20% -- тогда мы были "ультра-левые". Когда мы предупреждаем: не перескакивай на 30%, ухудшая качество и перенапрягая рабочую силу, тогда мы "правые".
Когда против термидорианского курса на мощного середняка мы требовали курса на коллективизацию -- это было "ультра-левизной". Когда же мы выступаем, в порядке антирелигиозной пропаганды, против мифа о беспорочном зачатии социализма, тогда мы оказываемся... правыми.
Вопрос разрешается очень просто с тех пор, как ноги Молотова стали мерилом вещей*1.
Все меньшевики, -- захлебывается Ярославский -- выступают против нынешних темпов индустриализации и коллективизации. Ясно: оппозиция -- на меньшевистской точке зрения. Ярославский пугает. Кого: не нас ли? Нет, он пугает своих, ибо слышит явственный скрип в аппарате.
Меньшевизм -- за возвращение СССР к капитализму, который должен увенчаться, -- специально для удовольствия меньшевиков -- буржуазной демократией. Попутно, меньшевики поддерживали вчерашнюю сталинскую программу индустриализации против платформы оппозиции, видя в первой элементы экономического реализма, трактуя вторую, как романтику. Таков исторический факт. Разумеется, меньшевики и сейчас за снижение темпов. Значит ли это, что с марксистской точки зрения темпы индустриализации вообще не имеют пределов?
Замечательно, что в той же статье Ярославский с большим удовлетворением ссылается на старого социалиста-революционера Минора, который на одном из парижских собраний, с известным сочувствием отозвался о коллективизации, происходящей в СССР. С точки зрения личной характеристики заявление Минора несомненно делает ему честь, ибо свидетельствует о наличии у него социалистической совести, о стремлении понять, что происходит на деле, без злобной предвзятости обиженного мелкого буржуа. Но с политической точки зрения нельзя ни на минуту забывать, что Минор -- старейший народник, наиболее застрахованный всем прошлым своим от марксистских идей. Сколько копьев сломали марксисты в борьбе с народническими утопиями насчет построения социализма на сохе и крестьянской общине. Аграрный социализм имел у левых эс-эров авантюристский характер, у правых -- бюрократический. В сталинской политике элементы бюрократизма и авантюризма сочетаются. Немудренно, что Минор нашел в сталинской новизне кое-что от своей родной старины.
Одно из возможных определений большевизма состоит в том, что он дал на практике наиболее замечательный синтез реформы и революции. Социал-демократия раньше была за реформу против революции, а теперь, из страха перед революцией, отказывается и от реформы. Социал-демократия всегда против революции. Значит ли, что всякое отрицание революционной ситуации в данный момент есть меньшевизм?
Меньшевики были против Октябрьской революции, вместе с Зиновьевым, Каменевым, Рыковым, Милютиным и др. Меньшевики были против революционного наступления в Германии в 1923 году (вместе со Сталиным). Меньшевики были против разрыва с Гоминданом и создания Советов в Китае в 1925-27 г.г., открыто поддерживая Сталина против нас. Меньшевики считали авантюрой наше требование об'явления войны Генеральному Совету во время стачки углекопов в 1926 году (вместе со Сталиным).
С другой стороны, меньшевики были против восстания в Эстонии в 1924 г., против террористической авантюры в Болгарии, против кантонского восстания 1927 года. Значит ли это, что мы должны поддерживать авантюристские восстания или организовать их?
В работе о "третьем периоде", мы, на основании фактов и цифр, вскрыли преступное легкомыслие Молотова и К-о, об'явивших во
*1 См. Л. Троцкий "Третий период ошибок Коминтерна". Франции канун революции. За наши цифры могут попытаться ухватиться, для самоутешения, и реформисты и капиталисты. Значит ли это, что мы должны игнорировать факты и цифры? потушить фонарь? бродить ощупью?
Из краткого и неполного перечня мы видим, что во все критические моменты за последние 13 лет меньшевики вместе с эпигонами отрицали революционную ситуацию, когда она имелась налицо. Во всех этих случаях они были против нас. С другой стороны, их суждения эпизодически и чисто формально "совпадали" с нашими, когда меньшевики осуждали восстание, как таковое, мы же отрицали наличие условий для успешного восстания. То же самое происходит ныне и в вопросе о темпах индустриализации и коллективизации.
Отдельных товарищей смущает наше обвинение по адресу Сталина в ультра-левом авантюризме. Один из наших друзей доказывает, что "сплошная коллективизация" имеет со стороны руководства не авантюристский, а чисто хвостистский характер. Противоречия здесь никакого нет. Хвостизм всегда и неизбежно порождает ультра-левый авантюризм, как свое дополнение, либо сам непосредственно превращается в него. Перерождение большевизма означает неминуемо его химическое разложение на оппортунизм и голый "революционизм".
Нужно к тому же не забывать, что и авантюризм бывает двух родов. Один выражает революционное нетерпение авангарда и порождает забегание вперед; другой выражает политическое отчаяние отстающего арриергарда. В апрельскую и июльскую демонстрации 1917 г. некоторые большевики несомненно вносили элементы авантюристского забегания вперед. Такие же тенденции, но гораздо более резко проявленные и с более тяжкими последствиями, можно установить в восстании спартаковцев 1919 года, пытавшихся перескочить, через Национальное Собрание. Тактика немецкого руководства в мартовские дни 1921 года была, наоборот, попыткой инсценировать восстание на падающей волне. Тактика ультра-левого руководства в Германии в 1924 году была авантюристским дополнением хвостизма в 1923 году. Кантонское восстание 1927 года явилось авантюристским преображением оппортунизма 1925-1927 г.г. и, вместе с тем, классическим образцом отчаяния аррьергарда.
Движение крестьян в колхозы, вызванное сочетанием экономических и административных причин, получило стихийный характер. Политика бюрократии явилась в основе своей образцом хвостизма. Но бюрократия не только провозгласила эту политику своей высшей победой, -- ехать так ехать! воскликнул попугай, когда кошка тащила его за хвост, -- но и развернула бешеный нажим на крестьянство под флагом ликвидации классов. Хвостизм непосредственно превратился в авантюризм.
Можно ли этот авантюризм назвать ультра-левым и можно ли сказать, что мы, оппозиция, нападаем на него справа? Стратегически это будет, конечно, бессмыслицей, ибо революционную классовую стратегию тактический зигзаг Сталина подрывает. Но тактически мы имеем на этот раз со стороны сталинцев все же не правый, а ультра-левый зигзаг, -- иначе его назвать нельзя.
На 3-м конгрессе Коминтерна, в выработке тактики и стратегии, мы отталкивались от ультра-левого авантюризма Зиновьева, Бэла-Куна, Маслова и других. Ленин совершенно не боялся говорить, что он критикует их на сей раз справа. Некоторых из друзей это смущало. Напрасно. Фетишизм слов есть неприятная болезнь.
Правый курс, как стратегическая линия, есть установка на капиталистического фермера в деревне, есть капитализм в рассрочку. В прошлые годы Сталин достаточно далеко зашел по этому пути. Сейчас Сталин движется в прямо-противоположном направлении. Программа административной ликвидации кулачества есть ультра-левая каррикатура на революционный курс. Тактически -- мы стоим в данный момент справа от этого зигзага. Стратегически мы остаемся на основной революционной линии.
14-го июля 1927 года, когда официальный сдвиг влево только начал развертываться, я писал Х. Г. Раковскому и другим ссыльным следующее:
"После хвостистского упущения революционной ситуации в Германии в 1923 году, мы имели затем очень глубокий ультра-левый зигзаг 1924-25 годов. Этот ультра-левый зигзаг развернулся на правых дрожжах: борьба с индустриализаторами. Радич, Лафолет, Крестинтерн, Гоминдан и пр. Когда ультра-левизна расшибла себе лоб, на правых дрожжах поднялся правый курс. Отнюдь не исключено расширенное воспроизведение этого на новом этапе, т.-е. ультра-левизна, опирающаяся на оппортунистические предпосылки. Подспудные экономические силы могут, однако, оборвать эту ультра-левизну на первых же порах и сразу придать всему курсу решительный крен направо".
Так как важнейшую работу Ярославского составляет перлюстрация переписки оппозиции, то он легко может проверить нашу цитату. Ни сталинская ультра-левизна, ни самоновейший
крен направо не явились для нас, таким образом, неожиданностью. Как полагается марксистам, мы ориентировались не по бюрократической психологии, а по "подспудным экономическим силам".
Личные отходы от оппозиции неминуемы
в той труднейшей обстановке, в которой
оппозиции приходится бороться за дело
Ленина.
Платформа Бол.-Ленинц. (Оппоз.)
к 15 с'езду ВКП(б) (1927 г.)
Упомянутый выше товарищ высказывается в том смысле, что лозунг "назад" нам не к лицу. Все равно, говорит он, Сталин будет теперь отступать и отступать, стоит ли нам, в таком случае, присоединять свой голос к голосу задопятных политиков? Если бы речь шла о буржуазном государстве, такая критика была бы верна. Мы отнюдь не призваны давать советы буржуазии, хотя бы и самой "демократической" и социал-демократической, как ей выбраться из затруднений. Мы должны, наоборот, беспощадно эксплоатировать ее затруднения, чтобы поднять рабочий класс против капиталистического правительства и государства. Позиция Урбанса по отношению к СССР является каррикатурой на марксистскую политику по отношению к буржуазному государству. Но, вопреки 1.001-й лжи Ярославского, мы считали и считаем советское государство пролетарским государством. Хоть Ярославский и приводит в кавычках наши будто-бы слова из Бюллетеня о "неизбежной гибели" Октябрьской революции, но малопочтенный перлюстратор лжет. Никогда мы этого не говорили, не писали и не думали, хотя нисколько не скрываем ни от себя, ни от партии ту огромную опасность, которая надвигается на Октябрьскую революцию в результате чудовищных ошибок последнего периода. Оппозиция не отождествляет советского государства ни с Ярославским, ни со Сталиным. Она считает советское государство своим государством и будет его защищать не только от открытых классовых врагов, но и от внутренних вредителей, в среде которых Ярославские занимают не последнее место.
В том же фельетоне "об эволюции троцкистов" Ярославский снова повторяет, что "Л. Д. Троцкий год назад был убежден в том, что наша партия вынуждена будет призвать его к себе на помощь". В этом смысле Троцкий будто-бы предупреждал "сопровождавших его" (агентов ГПУ), "что, по всей вероятности, через несколько месяцев позовут его спасать положение". Врет Ярославский! Не то я говорил, не так я говорил. Вместе со всей оппозицией я говорил, что страна вступает в период новых трудностей на более высокой исторической основе: что руководство ничего не видит и не предвидит; что эти трудности могут привести к острому кризису через два года, через год и даже через несколько месяцев. Тогда обнаружится, -- говорил я, -- что государственный аппарат, как и партия, переполнены чиновниками, карьеристами, потенциальными изменниками, и проч. А оппозиция будет беззаветно бороться за Октябрь вместе с революционным ядром партии. Стыдно вам будет, -- говорил я "сопровождавшим", -- если придется прямо из тюрем и ссылок призывать в трудную минуту оппозиционеров на помощь. Этот прогноз остается во всей своей силе и сейчас. Вернее, сейчас он принимает более актуальный и острый характер.
Грубое и бессмысленное экономическое дергание крестьянства дополняется у Ярославских непристойной политической лестью. По поводу моих слов о том, что, оказавшись перед запертым на замок рынком, крестьянство "шарахнулось" в сторону коллективизации. Ярославский пишет: Троцкий, "сохранивший свои прежние взгляды на крестьянство, как на враждебную силу, иначе и не может себе представить это крестьянство, как быдло, как скот, который "шарахается" в открытые ворота в сторону коллективизации". Крестьянство со скотом я не сравнивал. Для таких сравнений нужна лакейская психология Ярославского. Крестьянства враждебной силой я не считал никогда. Но не считал его и сознательной социалистической силой. Крестьянство противоречиво. В нем и сегодня еще страшно сильна зависимость от стихийных сил природы, при ужасающей хозяйственной раздробленности и беспомощности. Маркс и Энгельс писали в свое время об "идиотизме деревенской жизни". Народники говорили на эту тему немало жалких слов и выводили из Коммунистического Манифеста мнимую враждебность марксистов к крестьянству. Чем от них отличается Ярославский? Насколько крестьянин реалист в вопросах своего окружения, настолько он становится жертвой слепого инстинкта в больших вопросах. Вся история крестьянства состоит в том, что оно, после десятилетий или столетий тяжкой неподвижности, шарахалось то в одну, то в другую сторону. Крестьяне-солдаты разгромили революцию 1905 года. Крестьянство выбирало в 1917 году эс-эров в Учредительное Собрание, но помогло большевикам опрокинуть эс-эров. Сколько раз оно шарахалось из стороны в сторону во время гражданской войны, прежде, чем связало твердо свою судьбу с советской властью. Чтобы освободить крестьянина от давящих его сознание стихийных сил, нужно его раскрестьянить. В этом и есть задача социализма. Но разрешается она не формальной коллективизацией, а революцией сельско-хозяйственной техники. Передовой крестьянин поймет раньше или позже, что оппозиция гораздо более внимательна и, главное, дальновидна в вопросах крестьянского хозяйства, чем правящие бюрократы.
Судьба хотела, видно, на этот раз особенно жестоко посмеяться над Ярославским. В том самом номере "Правды" (от 30-го марта), где напечатан его злобный и убогий фельетон, можно найти отчет о докладе Булата на пленуме Московского Областного Комитета. Булат рассказывает, что в одном из районов "сильны были правые настроения внутри парторганизации. Окружком снял несколько руководящих работников. И тогда вся организация шарахнулась "влево", в сторону сплошного загиба и перегиба". Так буквально и сказано. Здесь речь идет не о крестьянской массе, а о партийной организации, которая должна олицетворять сознательность рабочего класса. И официальный руководитель рассказывает, как после снятия нескольких "правых" организация "шарахнулась" в ультра-левизну. Это гораздо больше похоже на "быдло" и "скот", если пользоваться лакейским словарем Ярославского. А между тем картина, нарисованная Булатом, символизирует всю судьбу партии за последние годы. После ультра-правого курса, теоретиком которого был Бухарин, партия, оглушенная сталинским аппаратом, "шарахнулась" в сторону сплошной коллективизации. Если для крестьянина способность шарахаться есть историческое бедствие, то для партии, для сознательного отбора, такое состояние есть не только бедствие, но и позор. До этого позора довел партию сталинский режим, в котором Ярославские занимают постыдное, но не последнее место.
О каких это, однако, моих "прежних взглядах на крестьянство, как на враждебную силу", пишет Ярославский? Не те ли это взгляды, которые я выражал, скажем 30 лет тому назад, во время первой ссылки, и о которых Ярославский давал столь неумеренно-восторженный отзыв весною 1923 года? "Вокруг себя, -- рассказывает Ярославский, -- Троцкий видел только деревню. Он болел ее нуждами. Его угнетала забитость деревни, ее бесправие" и т. д. Ярославский считал необходимым не только славословить исключительное внимание мое к крестьянству и знакомство со всеми мелочами его быта, но и требовал, чтоб мои юношеские статьи о крестьянстве вошли в хрестоматии для поучения молодых поколений. Буквально! Я привел этот грубо-льстивый отзыв в своей Автобиографии, уличая Ярославского, как и многих других моих критиков их же собственными вчерашними словами. Ярославский по этому поводу говорит теперь о "самовосхвалениях" Троцкого в его Автобиографии. Он забывает только прибавить, что эти "самовосхваления" состоят из цитат, заимствованных у тех лиц, под руководством которых в течение семи последних лет ведется поистине небывалая кампания травли и клеветы. Копошиться во всем этом мусоре не доставляло мне ни малейшего удовольствия. В этом мне поверит не только революционер, но каждый мыслящий человек, не отравленный подленьким духом чиновника-карьериста. Я лишь выполнил то, что считал революционным долгом. Сталин и его Ярославские ведут мировую травлю против меня в течение семи лет именно потому, что я представляю систему взглядов, им ныне ненавистную. Ради этой своей борьбы они сочли необходимым перерыть всю историю партии и революции, не оставив в ней живого места. Дать им отпор по всему фронту их клеветы было для меня не столько делом личной самозащиты, сколько делом политической необходимости. Я выполнил это в нескольких работах: в книге "Искаженная революция", в "Автобиографии", наконец, в книжке о "Перманентной революции". Во всех этих работах, я на основании точных исторических справок, документов и цитат, разоблачаю лживые сплетения сталинской школы, в которой Ярославские занимают постыдное, но не последнее место.
По поводу названных книг, которые уже вышли на многих языках, продолжают переводиться и переиздаваться, сталинцы точно набрали в рот воды. Пусть попробуют опровергнуть мое изложение. Пусть попробуют оправдаться в тех убийственных противоречиях, фальсификациях и клеветах, в которых я их обвинил на основании неоспоримых документов и, чаще всего, на основании их же собственных прежних заявлений. Пусть оспорят хотя бы одну из цитат, мною приведенных, или одно из свидетельств, на которые я сослался. Они не могут этого сделать. Они уличены собою же самими. Они в тисках собственных противоречий. Они скомпрометированы собственными опровержениями. Они идейно обессилены несостоятельностью собственной лжи.
А жизнь не стоит. Жизнь идет своим чередом, подтверждая критику и прогноз оппозиции.
Почему, однако, после всех предшествующих ликвидаций, разгромов, похорон оппозиции и проч. Ярославский оказался вынужден, -- или, вернее, почему Ярославскому поручили вступить в столь высоко-принципиальную полемику с оппозицией? Хоть и с грубейшими искажениями, но перлюстратор все же принужден при этом цитировать парижский Бюллетень Оппозиции (большевиков-ленинцев) и сообщать, отчасти по нужде, отчасти по недомыслию, кое-что слишком невыгодное для сталинской фракции.
Если вглядеться по-пристальнее в фельетон Ярославского, то нельзя не притти к выводу, что он написан прежде всего и главным образом для того, чтобы запугать низы сталинского аппарата. Приводя цитаты из Бюллетеня, явно невыгодные для Сталина, Ярославский какбы говорит кому-то: вы слышите, что говорит оппозиция? берегитесь же, не повторяйте ее слов! Под давлением снизу в аппарате все больше нарастает тревога, все больше увеличиваются сомнения в руководстве, и все громче поднимаются голоса, осуждающие последние зигзаги. Именно в виду этого Ярославский столь неожиданно заговорил о надеждах Троцкого на то, что его позовут "спасать" революцию. Ярославский маленько переусердствовал, забежал вперед и обнаружил избыток тревоги. Слышен скрип в аппарате, вот в чем дело. И Ярославский "пугает" -- кого? -- своих пугает: сидите смирно, молчите, верьте или не верьте в "гениальность" руководства, но только молчите, не возбуждайте сомнений, -- не то... не то аппарату грозит "интервенция" троцкизма! Вот смысл статьи Ярославского. Вот в чем ее политическая музыка.
Но этой музыке не заглушить уже скрип в аппарате. В результате последних испытаний, показавших, что руководство гуляет без головы, чрезвычайно усилится внутренняя дифференциация в партии. Возродятся и усилятся несомненно правые и выдвинут, может быть, менее именитых, но более почвенных и кряжистых вождей. Эту опасность нужно предвидеть. Но и в пролетарском ядре партии пойдет -- уже идет несомненно -- глубокое брожение. Будет со дня на день расти стремление понять последний левый заскок в связи со всей "генеральной" линией, которой, увы, не существует в природе. Весьма вероятно, что предс'ездовская дискуссия будет совсем не так безмятежна, как хотелось бы бонапартистским элементам бюрократии. Сведения о том, что Сталин пытался снова отложить с'езд до осени, т.-е. совершить еще один очередной "переворотик", сто первый по счету, но что его собственный ЦК помешал ему в этом, -- эти сведения в высшей степени вероподобны и вместе с тем глубоко симптоматичны. Они знаменуют начало пробуждения партии.
Перед оппозицией открывается новая глава, очень ответственная. Кроме оппозиции, никто не даст партии ясной картины того, что происходит сейчас в неразрывной связи с политикой всего послеленинского периода. Никто, кроме оппозиции, неспособен обеспечить партии правильную принципиальную установку, пред лицом нынешних величайших трудностей и задач.
Перлюстратор цитирует новые покаянные и скептические голоса отдельных оппозиционеров. Комбинированными силами голодной диеты, мероприятий ГПУ, увещаний Ярославского и теоретической проработки красно-желтых профессоров подготовляется к XVI-му с'езду новая группка капитулянтов. Но Ярославский умалчивает о новых сотнях арестованных левых оппозиционеров в одной Москве, об оживлении деятельности оппозиции на низах, о росте и сплочении международной оппозиции.
Единицы или десятки оппозиционеров, у которых закружилась голова от сплошной коллективизации, вынуждены логикой инерции пред'явить свое покаяние XVI-му с'езду в момент начинающегося тяжкого похмелья. Что ж, прибавится еще некоторое число разрушенных революционных репутаций. Им уже на смену пришли, по статистике самого ГПУ, многие сотни, завтра прийдут тысячи и десятки тысяч. Не Ярославским оторвать оппозицию от партии, нет, -- сейчас меньше, чем когда бы то ни было.
Л. Троцкий.
Принкипо. 13 апреля 1930 года.