Дорогие друзья! Я все еще лишен возможности сколько-нибудь планомерно работать. До сих пор я слишком недостаточно ознакомился с изданиями европейской оппозиции. Я вынужден поэтому отложить общую оценку оппозиционных тенденций до более позднего времени. Мы идем навстречу столь трудным временам, что каждый единомышленник, даже каждый возможный единомышленник должен быть нам дорог. Было бы непростительной ошибкой оттолкнуть единомышленника, тем более группу единомышленников, неосторожной оценкой, пристрастной критикой или преувеличением разногласий.
Тем не менее я считаю совершенно необходимым высказать несколько общих соображений, которые являются в моих глазах решающими для оценки тех или других групп или тенденций внутри оппозиции.
Оппозиция формируется сейчас на основе принципиального идейного размежевания, а не массового действия. Это отвечает характеру нынешнего периода. Подобные же процессы происходили в русской социал-демократии в годы контр-революции, в международной социал-демократии -- во время войны. Массовое действие обычно смывает второстепенные и случайные разногласия, содействуя слиянию дружественных и близких направлений. Наоборот, идейные группировки в период застоя или отлива всегда обнаруживают большую склонность к дифференциации, к рассчеплению, ко внутренней борьбе. Мы не можем выскочить из того периода, в котором мы живем. Надо пройти через него. Ясное, отчетливое, идейное размежевание безусловно необходимо. Оно подготовляет успехи в будущем.
Общую линию руководства Коминтерна мы не раз определяли, как центризм. Ясно, что центризм, да еще вооруженный всем арсеналом репрессий, должен отталкивать в оппозицию не только последовательно пролетарские элементы, но и более последовательных оппортунистов.
Коммунистический оппортунизм выражается в стремлении восстановить в нынешних условиях до-военную социал-демократию. Особенно это ярко видно в Германии. Нынешняя социал-демократия бесконечно далека от партии Бебеля. Но история свидетельствует, что партия Бебеля превратилась в нынешнюю социал-демократию, это значит, что партия Бебеля была уже совершенно недостаточной в до-военную эпоху. Тем более безнадежной является попытка восстановить партию Бебеля или даже левое крыло этой партии в настоящих условиях. Между тем, насколько я могу судить, в эту сторону направлены по существу усилия Брандлера, Тальгеймера и их друзей. Менее последовательно, но как будто бы в туже сторону тянет во Франции Суварин.
Я считаю, что имеются три классических вопроса, которые дают решающий критерий для оценки тенденций в мировом коммунизме. Эти вопросы: 1) политика англо-русского комитета, 2) курс в китайской революции, 3) хозяйственная политика в СССР в связи с теорией социализма в отдельной стране.
Некоторых товарищей может быть удивит, что я не называю здесь вопросов партийного режима. Я делаю это не по забывчивости, а вполне сознательно. Партийный режим не имеет самостоятельного, самодовлеющего значения. Он является производной величиной по отношению к партийной политике. Борьбе против сталинского бюрократизма сочувствуют самые разнородные элементы. И меньшевики не прочь похлопать той или другой нашей атаке против бюрократии. На этом основано, кстати сказать, глупенькое шарлатанство сталинцев, пытающееся сблизить нашу позицию с позицией меньшевиков. Для марксиста демократия в партии, как и в стране не является абстракцией. Демократия всегда обусловлена борьбою живых классовых сил. Под именем бюрократизма оппортунистические элементы сплошь да рядом понимают революционный централизм. Ясно, что они не могут быть нашими единомышленниками. Видимая солидарность основывается здесь только на идейной путанице или чаще на злонамеренной спекуляции.
1. Об англо-русском комитете мне пришлось писать очень много. Я не знаю, что именно из этого было опубликовано заграницей. Мне передавали, будто заграницей распространялись слухи о том, что я сопротивлялся разрыву англо-русского комитета и лишь уступил Зиновьеву и Каменеву. На самом деле было наоборот. Сталинская политика в англо-русском вопросе останется навсегда классическим образцом политики центризма, сползающего вправо, поддерживающего стремя прямым изменникам и получающего от них за это пинки и синяки. Для европейского коммуниста китайский и русские вопросы представляют, в силу своеобразия условий Китая и России, большие трудности. Другое дело вопрос о политическом блоке с вождями английских трэд-юнионов. Здесь мы имеем перед собой основную проблему европейской политики. Сталинский курс в этом вопросе был самым вопиющим, самым циничным и самым гибельным попранием основ большевизма и теоретической азбуки марксизма. Эксперимент англо-русского комитета почти свел на нет воспитательное значение великих стачек 1926 года и задержал развитие английского рабочего движения на ряд лет. Кто этого не понял до сих пор, тот не марксист, не революционный политик пролетариата. Если он при этом протестует против сталинского бюрократизма, это не имеет в моих глазах никакой цены. Оппортунистический курс англо-русского комитета можно проводить только в борьбе с подлинными революционными элементами рабочего класса. А это в свою очередь, немыслимо иначе, как путем зажима и репрессий, особенно в партии с таким революционным прошлым, как большевистская партия.
О китайском вопросе я также писал за последние два года очень много. Может быть мне удастся собрать написанное в отдельной книге. Изучение проблем китайской революции есть необходимое условие воспитания оппозиции и идейного размежевания в ее рядах. Те элементы, которые в этом вопросе не заняли ясной и отчетливой позиции, обнаруживают тем самым национальную ограниченность, которая сама по себе есть безошибочный признак оппортунизма.
Наконец, русский вопрос. В силу условий, созданных октябрьской революцией, три классические тенденции социализма: 1) марксистское течение, 2) центристское и 3) оппортунистическое, выражены в советских условиях наиболее ясно и отчетливо, т. е. наполнены наиболее бесспорным социальным содержанием. Мы видим в СССР правое крыло, связанное с квалифицированной интеллигенцией и мелкими собственниками; центр, балансирующий на веревке аппарата между классами, и левое крыло, представляющее авангард пролетарского авангарда в эпоху реакции. Этим я не хочу, разумеется, сказать, что левое крыло свободно от ошибок, или что мы можем обойтись без серьезной и открытой внутренней критики. Но эта критика должна иметь ясную классовую основу, т. е. опираться на одну из трех названных выше исторических тенденций. Попытка отрицать наличие этих тенденций и их классовый характер, попытка стать над ними, неизбежно закончится жалким крушением. Чаще всего на этот путь становятся правые элементы, которые еще не осознали себя или же которые заинтересованы в том, чтоб не отпугивать от себя преждевременно свой собственный левый фланг.
Брандлер и Тальгеймер, насколько знаю, считали все эти годы, что политика ЦКВКП в хозяйственных вопросах совершенно правильна. Так было до сталинского зигзага влево. По существу они должны сейчас сочувствовать той политике, которая велась наиболее открыто в 1924 -- 27 г.г. и которую представляют теперь крыло Рыкова, Бухарина и др. Повидимому в эту сторону склоняется и Суварин.
Я, разумеется, не могу здесь поднимать хозяйственную проблему СССР во всем ее об'еме. Сказанное в нашей платформе остается во всей своей силе. Было бы только полезно, если бы правая оппозиция дала ясную и точную критику нашей платформы в этом вопросе. Чтоб облегчить ей эту работу, я здесь выдвину некоторые основные соображения.
Правые считают, что если дать больше простора индивидуальному крестьянскому хозяйству, то нынешние трудности могут быть преодолены. Этого я не собираюсь отрицать. Ставка на капиталистического фермера (европеизированного или американизированного "кулака") несомненно даст плоды, но это будут капиталистические плоды, которые на одном из довольно близких этапов приведут к политическому крушению советской власти. Ставка на капиталистического фермера в 24-26 г. делала только первые шаги. Тем не менее она привела к чрезвычайному повышению самосознания мелкой буржуазии города и деревни, к захвату ею многих низовых советов, к повышению силы и самосознания бюрократии, к нажиму на рабочих, к полному подавлению партийной демократии. Кто не понимает взаимозависимости этих фактов, тот вообще ничего не понимает, в революционной политике. Курс на капиталистического фермера абсолютно несовместим с диктатурой пролетариата. Тут надо выбирать.
Возьмем, однако, чисто экономическую сторону вопроса. Между промышленностью и крестьянским хозяйством существует диалектическое взаимодействие. Но движущим фактором является промышленность, как несравненно более динамическое начало. Крестьянину нужны в обмен на хлеб промышленные товары. Демократическая революция под руководством большевиков дала крестьянину землю. Социалистическая революция под тем же руководством все еще дает крестьянину меньше товара и по более дорогой цене, чем давал в свое время капитализм. Именно поэтому, социалистическая революция, в отличие от ее демократической базы, стоит под ударом. На недостаток промышленных товаров крестьянин отвечает пассивной сельско-хозяйственной стачкой: он не вывозит на рынок наличное зерно и не увеличивает посева. Правые считают, что надо дать больше простора капиталистическим тенденциям деревни, меньше с нее брать и понизить темп развития промышленности. Но ведь это будет значить, что количество сельско-хозяйственных товаров на рынке возрастет, а количество промышленных товаров еще больше уменьшится. Диспропорция между ними, лежащая в основе нынешнего хозяйственного кризиса, еще больше возрастет. Возможный выход будет состоять в том, чтобы вывозить фермерское зерно заграницу и ввозить в обмен на него европейские готовые изделия для фермеров, т. е. более богатых крестьян. Это значит, другими словами, вместо смычки между кооперированными крестьянским хозяйством и социалистической промышленностью устанавливать смычку между экспортирующим фермерским хозяйством и мировым капитализмом. Государство превращается не в строителя социалистического хозяйства, а в посредника между внутренним капитализмом и мировым. Не может быть сомнения, что оба контр-агента очень быстро вытеснят этого посредника, начав, разумеется, с монополии внешней торговли. Ибо свободное развитие фермерского хозяйства, получающего из заграницы то, что ему нужно в обмен на хлебный экспорт, предполагает свободный товарообмен, а не монополизованный в руках государства внешний оборот.
Правые иногда говорят, что Сталин применил платформу оппозиции и показал ее несостоятельность. Верно то, что Сталин испугался, наткнувшись эмпирически лбом на последствия "фермерского" (кулацкого) курса, который он столь слепо насаждал в 1924-27 г.г. Верно то, что сделав скачок влево, Сталин пользовался осколками оппозиционной платформы. Платформа оппозиции исключает прежде всего линию на замкнутое, изолированное хозяйство. Нелепо стремиться отделить советское хозяйство от мирового рынка каменной стеной. Судьбу советского хозяйства решит общий темп его развития (включая и земледелие), а вовсе не степень его "самостоятельности" от мирового разделения труда. Все хозяйственные планы сталинского руководства строились до сих пор на уменьшении внешнего товарооборота в течении ближайших 5-10 лет. Иначе, как мелкобуржуазным кретинизмом этого назвать нельзя. С оппозицией такая постановка не имеет ничего общего. Зато она полностью вытекает из теории социализма в отдельной стране.
Стремление Сталина повысить индустриализацию внешним образом сближает его с оппозицией. Но только внешним образом. Социалистическая индустриализация предполагает большой, всесторонне продуманный план, где направление внутреннего развития тесно связано со все возрастающим использованием мирового рынка, при непримиримой охране монополии внешней торговли. Только на этом пути можно -- не ликвидировать, не устранить, а смягчить противоречия социалистического развития в капиталистическом окружении, упрочить экономическую мощь советской республики, улучшить хозяйственные отношения города и деревни и упрочить диктатуру пролетариата. Сталинская политика эмпирических зигзагов только ухудшает положение.
Таковы три основных критерия для внутреннего размежевания оппозиции. Эти три критерия взяты из жизни трех стран. Разумеется, каждая из остальных стран имеет свои собственные проблемы, отношение к которым будет определять позицию каждой отдельной группы и каждого отдельного коммуниста. Некоторые из этих новых вопросов могут выдвинуться завтра на передний план и отодвинуть все остальные назад. Но сегодня три названных вопроса кажутся мне решающими. Не занявши ясной и отчетливой позиции по этим вопросам, нельзя себе найти места в основных группировках коммунизма.
Вот все, что я могу пока сказать по поставленным вами вопросам. Если бы оказалось, что, в силу недостаточного знакомства с литературой, я неправильно понял Брандлера, Суварина и их единомышленников, то я, разумеется потороплюсь внести в свою оценку поправки, вытекающие из фактов и документов, на которые мне укажут.
Л. Троцкий.
31 марта 1929 г.