А есть среди нас очень много людей, которые так чутки к "голосу жизни", что всего больше боятся именно этого, обвиняя тех, кто держится излагаемых здесь взглядов, в "народовольчестве", в непонимании "демократизма" и проч. Приходится остановиться на этих обвинениях, которые подхватило, разумеется, и "Рабочее Дело".
Пишущему эти строки очень хорошо известно, что петербургские "экономисты" обвиняли в народовольчестве еще "Рабочую Газету" (что и понятно, если сравнить ее с "Раб. Мыслью"). Нас нисколько не удивило поэтому, когда, вскоре после возникновения "Искры", один товарищ сообщил вам, что социал-демократы города Х называют "Искру" "народовольческим" органом. Нам это обвинение, разумеется, было только лестно, ибо какого же порядочного социал-демократа не обвиняли "экономисты" в народовольчестве?
Вызываются эти обвинения недоразумениями двоякого рода. Во-первых, у нас так плохо знают историю революционного движения, что называют "народовольчеством" всякую идею о боевой централизованной организации, объявляющей решительную войну царизму. Но та превосходная организация, которая была у революционеров 70-х годов и которая нам всем должна бы была служить образцом, создана вовсе не народовольцами, а землеволъцами, расколовшимися на чернопередельцев и народовольцев. Таким образом, видеть в боевой революционной организации что-либо специфически народовольческое нелепо и исторически и логически, ибо всякое революционное направление, если оно только действительно думает о серьезной борьбе, не может обойтись без такой организации. Не в том состояла ошибка народовольцев, что они постарались привлечь к своей организации всех недовольных и направить эту организацию на решительную борьбу с самодержавием. В этом состоит, наоборот, их великая историческая заслуга. Ошибка же их была в том, что они опирались на теорию, которая в сущности была вовсе не революционной теорией, и не умели или не могли неразрывно связать своего движения с классовой борьбой внутри развивающегося капиталистического общества. И только самое грубое непонимание марксизма (или "понимание" его в духе "струвизма") могло породить мнение, что возникновение массового, стихийного рабочего движения избавляет нас от обязанности создать такую же хорошую, какая была у землевольцев, создать еще несравненно лучшую организацию революционеров. Напротив, это движение именно возлагает на нас эту обязанность, ибо стихийная борьба пролетариата и не сделается настоящей "классовой борьбой" его до тех пор, пока эта борьба не будет руководима крепкой организацией революционеров.
Во-вторых, многие -- ив том числе, по-видимому, Б. Кричевский ("Р. Д." No 10, с. 18) -- неправильно понимают ту полемику против_"заговорщического" взгляда на политическую борьбу, которую вели всегда социал-демократы. Мы восставали и всегда будем, конечно, восставать против сужения политической борьбы до заговора, но это, разумеется, вовсе не означало отрицание необходимости крепкой революционной организации. И, напр., в брошюре, названной в примечании, наряду с полемикой против сведения политической борьбы к заговору, обрисовывается (как социал-демократический идеал) организация, настолько крепкая, чтобы она могла "прибегнуть для нанесения решительного удара абсолютизму" и к "восстанию" и ко всякому "другому приему атаки". По своей форме такая крепкая революционная организация в самодержавной стране может быть названа и "заговорщической" организацией, ибо французское слово "конспирация" равносильно русскому "заговор", а конспиративность необходима для такой организации в максимальной степени. Конспиративность есть настолько необходимое условие такой организации, что все остальные условия (число членов, подбор их, функции и проч.) должны быть сообразованы с ним. Было бы поэтому величайшей наивностью бояться обвинения в том, что мы, социал-демократы, хотим создать заговорщическую организацию. Эти обвинения должны быть так же лестны для каждого врага "экономизма", как и обвинения в "народовольчестве".
Нам возразят: такая могучая и строго тайная организация, концентрирующая в своих руках все нити конспиративной деятельности, организация по необходимости централистическая, может слишком легко броситься в преждевременную атаку, может необдуманно обострить движение, раньше чем это можно и нужно по росту политического недовольства, по силе брожения и озлобления в рабочем классе и проч. Мы ответим на это: абстрактно говоря, нельзя, конечно, отрицать, что боевая организация может повести на необдуманный бой, который может кончиться вовсе не необходимым при других условиях поражением. Но ограничиваться абстрактными соображениями в таком вопросе невозможно, ибо всякое сражение включает в себя абстрактную возможность поражения, и нет другого средства уменьшить эту возможность, как организованная подготовка сражения. Если же мы поставим вопрос на конкретную почву современных русских условий, то придется сделать положительный вывод, что крепкая революционная организация безусловно необходима именно для того, чтобы придать устойчивость движению и предохранить его от возможности необдуманных атак. Именно теперь, при отсутствии такой организации и при быстром стихийном росте революционного движения, наблюдаются уже две противоположные крайности (которые, как им и полагается, "сходятся": то совершенно несостоятельный "экономизм" и проповедь умеренности, то столь же несостоятельный "эксцитативный террор", стремящийся "в развивающемся и укрепляющемся, но еще находящемся ближе к началу, чем к концу, движении искусственно вызвать симптомы его конца" (В. 3. в "Заре" .No 2-3, с. 353). И пример "Раб. Дела" показывает, что есть уже социал-демократы, пасующие пред обеими крайностями. Такое явление неудивительно, помимо остальных причин, и потому, что "экономическая борьба с хозяевами и с правительством" никогда не удовлетворит революционера, и противоположные крайности всегда будут возникать то здесь, то там. Только централизованная боевая организация, выдержанно проводящая социал-демократическую политику и удовлетворяющая, так сказать, все революционные инстинкты и стремления, в состоянии предохранить движение от необдуманной атаки и подготовить обещающую успех атаку.
Нам возразят далее, что излагаемый взгляд на организацию противоречит "демократическому принципу".
Насколько предыдущее обвинение специфически русского происхождения, настолько это -- специфически заграничного характера. И только заграничная организация ("Союз русских с.-д.") могла дать своей редакции, в числе прочих инструкций, следующую:
"Организационный принцип. В интересах успешного развития и объединения социал-демократии следует подчеркивать, развивать, бороться за широкий демократический принцип ее партийной организации, что особенно необходимо ввиду обнаруживавшихся в рядах нашей партии антидемократических тенденций" ("Два съезда", стр. 18).
Как именно борется "Раб. Дело" с "антидемократическими тенденциями" "Искры", это мы увидим в следующей главе. А теперь присмотримся поближе к этому "принципу", выдвигаемому "экономистами". Всякий согласится, вероятно, что "широкий демократический принцип" включает в себя два следующие необходимые условия: во-первых, полную гласность и, во-вторых, выборность всех функций. Без гласности смешно было бы говорить о демократизме, и притом такой гласности, которая не ограничивалась бы членами организации. Мы назовем демократической организацию немецкой социалистической партии, ибо в ней все делается открыто, вплоть до заседаний партийного съезда; но никто не назовет демократической организацией -- такую, которая закрыта от всех не членов покровом тайны. Спрашивается, какой же смысл имеет выставление "широкого демократического принципа", когда основное условие этого принципа неисполнимо для тайной организации? "Широкий принцип" оказывается просто звонкой, но пустой фразой. Мало того. Эта фраза свидетельствует о полном непонимании насущных задач момента в организационном отношении. Все знают, как велика господствующая у нас неконспиративность "широкой" массы революционеров. Мы видели, как горько жалуется на это Б-в, требующий совершенно справедливо "строгого выбора членов" ("Р. Д." No 6, стр. 42). И вот являются люди, хвастающиеся своим "чутьем к жизни", которые при таком положении дел подчеркивают не необходимость строжайшей конспирации и строжайшего (а след., более тесного) выбора членов, а -- "широкий демократический принцип"! Это называется попасть пальцем в небо.
Не лучше обстоит дело и со вторым признаком демократизма, -- с выборностью. В странах с политической свободой это условие подразумевается само собою. "Членом партии считается всякий, кто признает принципы партийной программы и поддерживает партию по мере своих сил" -- гласит первый параграф организационного устава немецкой социал-демократической партии. И так как вся политическая арена открыта перед всеми, как подмостки сцены перед зрителями театра, то это признание или непризнание, поддержка или противодействие известны всем и каждому и из газет и из народных собраний. Все знают, что такой-то политический деятель начал с того-то, пережил такую-то эволюцию, проявил себя в минуту жизни трудную так-то, отличается вообще такими-то качествами, -- и потому, естественно, такого деятеля могут с знанием дела выбирать или не выбирать на известную партийную должность все члены партии. Всеобщий (в буквальном смысле слова) контроль за каждым шагом человека партии на его политическом поприще создает автоматически действующий механизм, дающий то, что называется в биологии "выживанием наиболее приспособленных". "Естественный отбор" полной гласности, выборности и всеобщего контроля обеспечивает то, что каждый деятель оказывается в конце концов "на своей полочке", берется за наиболее подходящее его силам и способностям дело, испытывает на себе самом все последствия своих ошибок и доказывает перед глазами всех свою способность сознавать ошибки и избегать их.
Попробуйте-ка вставить эту картину в рамки нашего самодержавия! Мыслимо ли у нас, чтобы все, "кто признает принципы партийной программы и поддерживает партию по мере своих сил", контролировали каждый шаг революционера-конспиратора? Чтобы все они выбирали из числа последних того или другого, когда революционер обязан в интересах работы скрывать от девяти десятых этих "всех", кто он такой? Вдумайтесь хоть немного в настоящее значение тех громких слов, с которыми выступает "Раб. Дело", и вы увидите, что "широкий демократизм" партийной организации в потемках самодержавия, при господстве жандармского подбора, есть лишь пустая и вредная игрушка. Это -- пустая игрушка, ибо на деле никогда никакая революционная организация широкого демократизма не проводила и не может проводить даже при всем своем желании. Это -- вредная игрушка, ибо попытки проводить на деле "широкий демократический принцип" облегчают только полиции широкие провалы и увековечивают царящее кустарничество, отвлекают мысль практиков от серьезной, настоятельной задачи вырабатывать из себя профессиональных революционеров к составлению подробных "бумажных" уставов о системах выборов. Только за границей, где нередко собираются люди, не имеющие возможности найти себе настоящего, живого дела, могла кое-где и особенно в разных мелких группах развиться эта "игра в демократизм".
Чтобы показать читателю всю неблаговидность излюбленного приема "Раб. Дела" выдвигать такой благовидный "принцип", как демократизм в революционном деле, мы сошлемся опять-таки на свидетеля. Свидетель этот -- Е. Серебряков, редактор лондонского журнала "Накануне", -- питает большую слабость к "Раб. Делу" и большую ненависть к Плеханову и "плехановцам"; в статьях по поводу раскола заграничного "Союза русских социал-демократов" "Накануне" решительно взяло сторону "Р. Дела" и обрушилось целой тучей жалких слов на Плеханова. Тем ценнее для нас этот свидетель по данному вопросу. В No 7 "Накануне" (июль 1899 г.), в статье: "По поводу воззвания Группы самоосвобождения рабочих" Е. Серебряков указывал на "неприличие" поднимать вопросы "о самообольщении, о главенстве, о так называемом ареопаге в серьезном революционном движении" и писал, между прочим:
"Мышкин, Рогачев, Желябов, Михайлов, Перовская, Фигнер и пр. никогда не считали себя вожаками, и никто их не выбирал я не назначал, хотя в действительности они были таковыми, ибо как в период пропаганды, так и в период борьбы с правительством они взяли на себя наибольшую тяжесть работы, шли в наиболее опасные места, и их деятельность была наиболее продуктивна. И главенство являлось не результатом их желаний, а доверия к их уму, к их энергии и преданности со стороны окружающих товарищей. Бояться же какого-то ареопага (а если не бояться, то зачем писать о нем), который может самовластно управлять движением, уже слишком наивно. Кто же его будет слушать?"
Мы спрашиваем читателя, чем отличается "ареопаг" от "антидемократических тенденций"? И не очевидно ли, что "благовидный" организационный принцип "Р. Дела" точно так же и наивен и неприличен, -- наивен, потому что "ареопага" или людей с "антидемократическими тенденциями" никто просто не станет слушаться, раз не будет "доверия к их уму, энергии и преданности со стороны окружающих товарищей". Неприличен, -- как демагогическая выходка, спекулирующая на тщеславие одних, на незнакомство с действительным состоянием нашего движения других, на неподготовленность и незнакомство с историей революционного движения третьих. Единственным серьезным организационным принципом для деятелей нашего движения должна быть: строжайшая конспирация, строжайший выбор членов, подготовка профессиональных революционеров. Раз есть налицо эти качества, -- обеспечено и нечто большее, чем "демократизм", именно: полное товарищеское доверие между революционерами. А это большее безусловно необходимо для нас, ибо о замене его демократическим всеобщим контролем у нас в России не может быть и речи. И было бы большой ошибкой думать, что невозможность действительно "демократического" контроля делает членов революционной организации бесконтрольными: им некогда думать об игрушечных формах демократизма (демократизма внутри тесного ядра пользующихся полным взаимным доверием. товарищей), но свою ответственность чувствуют она очень живо, зная притом по опыту, что для избавления] от негодного члена организация настоящих революционеров не остановится ни пред какими средствами. Да и есть у нас довольно развитое, имеющее за собой целую историю, общественное мнение русской (и международной) революционной среды, карающее с беспощадной суровостью всякое отступление от обязанностей товарищества (а ведь "демократизм", настоящий, не игрушечный демократизм входит, как часть в целое, в это понятие товарищества!). Примите все это во внимание -- и вы поймете, какой затхлый запах заграничной игры в генеральство поднимается от этих разговоров и резолюций об "антидемократических тенденциях"!
Надо заметить еще, что другой источник таких разговоров, т. е. наивность, питается также смутностью представлений о том, что такое демократия. В книге супругов Вебб об английских тред-юнионах есть любопытная глава: "Примитивная демократия". Авторы рассказывают там, как английские рабочие в первый период существования их союзов считали необходимым признаком демократии, чтобы все делали всё по части управления союзами: не только все вопросы решались голосованиями всех членов, но и должности отправлялись всеми членами по очереди. Нужен был долгий исторический опыт, чтобы рабочие поняли нелепость такого представления о демократии и необходимость представительных учреждений, с одной стороны, профессиональных должностных лиц, с другой. Нужно было несколько случаев финансового краха союзных касс, чтобы рабочие поняли, что вопрос о пропорциональном отношении платимых взносов и получаемых пособий не может быть решен одним только демократическим голосованием, а требует также голоса специалиста по страховому делу. Возьмите, далее, книгу Каутского о парламентаризме и народном законодательстве, -- и вы увидите, что выводы теоретика-марксиста совпадают с уроком многолетней практики "стихийно" объединявшихся рабочих. Каутский решительно восстает против примитивного понимания демократии Риттингхаузеном, высмеивает людей, готовых во имя ее требовать, чтобы "народные газеты прямо редактировались народом", доказывает необходимость профессиональных журналистов, парламентариев и пр. для социал-демократического руководства классовой борьбой пролетариата, нападает на "социализм анархистов и литераторов", в "погоне за эффектами" превозносящих прямое народное законодательство и не понимающих весьма условной применимости его в современном обществе.
Кто работал практически в вашем движении, тот знает, как широко распространено среди массы учащейся молодежи и рабочих "примитивное" воззрение на демократию. Неудивительно, что это воззрение проникает и в уставы и в литературу. "Экономисты" бернштейнианского толка писали в своем уставе: "пар. 10. Все дела, касающиеся интересов всей союзной организации, решаются большинством голосов всех членов ее". "Экономисты" террористского толка вторят им: "необходимо, чтобы комитетские решения обходили все кружки и только тогда становились действительными решениями" ("Свобода" No 1, с. 67). Заметьте, что это требование широко применять референдум выдвигается сверх требования построить на выборном начале всю организацию! Мы далеки от мысли, конечно, осуждать за это практиков, имевших слишком мало возможности познакомиться с теорией и практикой действительно демократических организаций. Но когда "Раб. Дело", которое претендует на руководящую роль, ограничивается при таких условиях резолюцией о широком демократическом принципе, то как же не назвать это простой "погоней за эффектом"?