Репортаж из лагеря в Грозном, объявленного правительством «благоустроенным жильем для вынужденных переселенцев»
К 1 марта, пообещали Путину чиновники, все беженские лагеря будут располагаться только в Чечне. А тем, кто будет упорствовать в своем нежелании переселяться из лагеря в Ингушетии в лагерь в Чечне, Гарант гарантирует все: отключение воды, света, газа, лишение права на медицинское обслуживание и образование. Слава нашему Гаранту!
За процессом массового нарушения прав человека и Конституции, идущим в данный момент, назначена присматривать боевая подруга Гаранта — председатель Комиссии по правам человека при президенте РФ Элла Памфилова.
Это место трудно назвать поселком, микрорайоном, на худой конец — хутором. Самое правдивое для него имя — просто лагерь. Наспех сколоченные из дерева некрашеные хижины, опоясанные обрезанными трубами.
Ни газа, ни воды, никаких удобств. Даже тех, что во дворе. Волком смотрящие рабочие. Причина станет ясна позднее: так называемая Дирекция по восстановлению, которая тут всё, хронически не платит им за работу, но давит на идеологию: сдай поселок — и все, Путин так решил.
— А за какую работу? — спрашиваю всклокоченного Cупьяна Самбаева, представившегося прорабом.
Мы с ним обходим поле битвы за имидж президента — строителя мирной жизни в Чечне. На поле — деревянные каркасы да мертвые сети ржавых труб.
— Дома это, — мрачно настаивает прораб. — И нам должны заплатить.
— А за что?
Супьян смотрит в сторону. У этих каркасов грозненской окраины, называемой Окружная, есть своя история. Их спешно поставили вдоль дороги вскоре после наводнения прошлого года — это было материальное воплощение выделенных правительством бюджетных средств на «помощь пострадавшим». Лагерь предназначался людям из затопленных домов, но все они, невзирая на отчаянное положение, дружно отказались идти в это необустроенное никуда. Решили: какая, собственно, разница, где сидеть — на своих развалинах или в голом поле? Так лучше уж на своих... И тогда правительство Чечни, администрация Кадырова, министр по делам Чечни Станислав Ильясов, МВД РФ в лице миграционной службы, отвечающей за переброску беженцев из Ингушетии в зону «продолжающейся борьбы с международным терроризмом» (президентский термин), две дирекции по восстановлению разрушенного (одна — в Грозном, другая — в Москве) — все они между собой крепко посовещались — вышли с предложением в правительство России превратить проигнорированный населением лагерь в «отличное место для добровольно возвращающихся из Ингушетии беженцев» (термин Ильясова). Сеанс черной чиновничьей магии. Правда, без последующего разоблачения. На Окружную ездили комиссии из столицы и ЮФО (Южного федерального округа) — серьезные господа хмурили государственные лобики, плевали на бетонные полы, где, судя по сметам, уже «лежал линолеум», и приговаривали: хотя бы «доски киньте»... И... признавали каркасы (стоимостью 775 тысяч рублей!) пригодными для «благоустроенного жилья». В Кремль уходили документы о том, что «все готово» и только «плохие беженцы», одурманенные масхадовской пропагандой, упорствуют в нежелании ехать навстречу своему счастью. Кремль поставил срок — к 1 марта, до выборов, вопрос с последствиями войны, начатой перед первыми выборами, должен «быть закрыт». В январе от имени путинской администрации сюда была послана Элла Памфилова — вынести вердикт душой.
— Памфиловой понравилось. Что вы копаетесь? — угрюмо цедят рабочие.
— А сами бы вы согласились тут постоянно жить? — Почему — постоянно? — говорит прораб. — На время, пока не восстановят их дома.
— Но вы же знаете, как тут восстанавливают! Кто-то въехал в свое восстановленное жилье?
Бригада молчит. Потому что не въехал никто. И это знают все.
Принято полагать, что есть два пути «восстановления» в Чечне. Первый — перечисление денег на личные счета, и ты делаешь все сам. Второй — ремонт тебе делают на означенную сумму, но денег на руки ты не получаешь.
В реальности эти пути сливаются, как две реки в одну. Чтобы убедиться в этом, далеко от Окружной ходить не надо. Всего-то на соседние улочки через дорогу. Там — лачуги пострадавших от прошлогоднего наводнения. И материальные доказательства работы госмеханизма — как была организована выплата бюджетных компенсаций по наводнению. На Транспортной улице живут не те, кого пытались согнать в лагерь на Окружной после прошлогоднего разрушительного разлива реки Сунжи. Тут категория лиц, испытавших на себе смесь первого и второго вариантов «восстановления»: те, кому якобы выплатили компенсации по постановлению правительства от имени государства Российского. Деньги, судя по документам, были переведены на личные счета граждан в банке, граждан не гипотетических, а вполне конкретных, с именами и адресами, и на эти деньги граждане должны были восстановить свои дома. Но... Что видим? Лачуги — все те же. Только подсушились. Да люди их сами подлатали — вся улица Транспортная такая. А «выплаты на персональные счета» происходили следующим образом: приходили бригады от имени дирекции (грозненской), говорили: «Вам положено сделать работ на 771 тысячу рублей (это — реальные деньги, в которые комиссия оценила восстановление для конкретной семьи, фамилия которой редакции известна. — А.П.), но нам надо делиться и с администрацией Кадырова, и с московской дирекцией, поэтому нам лично перечислили 30 процентов от вашей суммы, и мы можем на нее вам только покрыть крышу...».
И, действительно, покрыли. Семья же расписалась за 771 тысячу.
Ничем не лучше «восстановление жилья» для беженцев из Ингушетии. Сомневающихся нет: что времянки на Окружной превратятся в постоянное жилье ровно в тот момент, когда их порог переступят беженцы.
Прораб продолжает:
— Да не беспокойтесь: они приедут и сами все сделают. Наши люди трудяги. Всю жизнь на шабашках. Мы сбили — они дотянут. Ну и что плохого? Каждая семья хочет что-то свое. Правда?
— Правда. Но здесь по плану — кухня? Где хоть какие-то признаки? Плита...
Прораб отвечает вопросом на вопрос:
— А если здесь запланирован туалет, то обязательно должен стоять унитаз? Даже если воды нет?
...Слышен мерный стук молотка. Это рабочий поодаль вгоняет гвозди в «курятник», который должен стать общественной уборной для беженцев. — Простите, но вы же сами сказали, что вода будет? — Ну... — тянет прораб. — Никто же не знает, когда... — А где же пол? — спрашиваю, стоя в «доме», который «уже полностью готов».
— Вот, — тычет он туда, где земля. Или бетон. Понять сложно под слоем грязи.
— Но там же... земля?..
— А в палатке что?
Действительно, там тоже земля, на которой в лучшем случае лежат доски, на них стоит буржуйка, сжирающая дрова и дающая тепло ровно столько времени, пока головешки не стали пеплом. И здесь будет то же самое, и, значит, государство сознательно готово менять шило на мыло, тратя на это пустое занятие миллионы ради...
...Трещит телефон. Я знаю, кто это — беженка Вера, русская грозненка, замужем за чеченцем. Ее семья, потеряв угол в Грозном, пятый (!) год прозябает в палатке на окраине ингушской станицы Орджоникидзевской, и мочи больше нет переносить действительность, в которой Вера с детьми обретается уже почти полжизни. Когда мы встречались в Ингушетии, Вера так и сказала: «Почти полжизни», и кто посмеет спорить, что год в брезентовой палатке не идет за пять. За что Веру — в другую резервацию?
— Нас выгнали из одного лагеря, — кричит Вера сквозь помехи антитеррористических глушилок. — Теперь мы в другом — в «Саците». Но и тут вчера отрубили воду. Как жить? И это — «добровольное возвращение»? Куда? В новый лагерь? Пожалуйста, подействуйте на них. — Но у вас же была Памфилова... — прорываюсь в ответ.
Разговор обрывается. Но я-то знаю, что северокавказские вояжи председателя Комиссии по правам человека при Путине приносят в Москву одно: легитимизацию творящегося беззакония и возможность первым лицам государства говорить западным ВИП-коллегам: «Мы контролируем ситуацию», продолжая плевать на Конституцию... Г-жа Памфилова — душевная женщина, но она — часть госсистемы, которая сегодня абсолютно иррационально уперлась в том, чтобы вернуть беженцев в Чечню. Никаких логических аргументов в пользу разумного подхода чиновники не воспринимают. Выгнать всех к 1 марта, чтобы к 14-му успеть снести палатки, — и никаких гвоздей. Почему сложилось только так?
Один из самых стойких стереотипов второй чеченской войны состоит в том, что беженцы — враги. Не вынужденные обретаться в палатках, попав туда из собственных теплых домов, ныне разбомбленных. Не лишенцы в правах. Не без вины виноватые.
Только враги, которые должны быть повержены. Как часть масхадовской структуры. И пособники МТ («международного терроризма»), с которым боролся, борется и будет продолжать еще четыре года бороться Путин. Если послушать военных и чиновников, то беженцы не желают возвращаться в Чечню только потому, чтобы иметь возможность продолжать агитацию против политики Путина перед иностранными журналистами и правозащитниками, которым проще попасть в Ингушетию, чем в закрытую чеченскую зону.
Так родилась идеология решения беженской проблемы, при апофеозе которой мы присутствуем сейчас, — победить любой ценой. Никаких переговоров. Понимания. Лишь: отрезать воду и газ — и пошли туда, где зачистки и война. Не подчинились — пеняйте на себя. С врагом же не церемонятся.
Телега репрессий несется по нашей земле. Она сметает все на своем пути, с одной стороны. И рождает сопротивление — с другой. Все — будто назло. Все — будто против. Но кого? Только ли беженцев? Против нас с вами. Дети из резерваций никогда в истории не прощали своего унизительного детства детям из теплых домов.