Как воюют американцы и как воюют русские? Сравнивать можно до бесконечности — потому что речь идет об армиях крупнейших империй. Можно сопоставлять их победы, потери, тактику. «Известия» сравнили две армии по-своему. По тому, как живется мирным людям на оккупированных этими армиями территориях.
У Ольги и Раисы похожие судьбы. Они одногодки, родились в Советском Союзе, окончили институты, вышли замуж, вырастили детей. Обе пережили войну и оккупацию. Только Ольга — в Ираке, а Раиса — в Чечне. На этом сходство заканчивается. Потому что воюют две армии слишком по-разному.
Ольга Михайловна Казакова. Родилась в Иркутске. Окончила геологический факультет МГУ, вышла замуж за одногруппника — гражданина Ирака и в 1972 году переехала с мужем в Багдад, где живет по сей день в районе Газалия.
— За год до начала войны телевидение только эту тему и мусолило. Поэтому, что война начнется, мы не сомневались. Нас интересовало — когда. Осенью собирались, потом зимой. А мы сидели и думали: только бы не летом. Представляете — лето, война, подстанцию разбомбили, кондиционер не работает, а жара под 50.
Стали мы к войне готовиться. Первым делом пробурили в саду артезианскую скважину глубиной 7 метров. Перед войной в Багдаде целые бригады бурильщиков объявились, которые хорошо заработали на этих скважинах. По 50 долларов брали.
Лампу керосиновую купили, жир, растительное масло, 20 кг риса, очень много макарон, 10 кг сахара и немного консервов, очень уж они дорогие. 50 литров воды купили — это только для питья, умываться можно и артезианской.
А наша русская соседка — женщина образованная, начитанная, хорошо знает историю Великой Отечественной войны. Она вырыла у себя в саду целый окоп. Всей семьей и рыли эту траншею лопатами. Она думала, что станут обстреливать ракетами и находиться в доме будет опасно. Ошиблась. Американцы бомбили какой-то шрапнелью. И если ты снаружи дома, пусть даже и в траншее, тебя обязательно зацепит.
Перед самой войной Саддам выпустил из тюрем уголовников. Те принялись грабить. Люди стали покупать оружие. У нас тоже был небольшой браунинг. Но на наш район никто не нападал. Газалия — место интеллигентское, небогатое. Саддам образованных людей не любил, платил нам по два доллара в месяц.
Война для нас началась, когда американцы стали бомбить аэропорт, а это всего километров 30 от нашего дома. Все в доме прыгало. Три дня бомбили. Еще недалеко скоростная трасса. Ее американцы тоже бомбили, по ней ездили иракские военные. Американцы расстреливали эти машины с воздуха. В нашем доме стали вылетать стекла. Первые четыре дня, когда еще работал телефон, старший сын звонил нам из Лондона, где он давно живет и работает врачом. «Будьте осторожны, — говорил сын, — к вам летит английский бомбардировщик». И действительно, через какое-то время дом начинал прыгать.
Больше всех бомбежек боялась наша собака Маня. Как только слышала самолет, забивалась к кому-нибудь под ноги и мелко-мелко дрожала. А на десятый день войны, когда американцы промазали мимо дороги и попали в чей-то дом, мы поняли, что живыми нам здесь не остаться. Все вместе — муж, наш младший сын, я и собака — сели в свою «Тойоту-Корону» 80-го года выпуска, загрузили накупленное перед войной продовольствие и поехали на северо-запад, в сторону Бакуба.
На дороге стояли сотни подбитых военных машин. Но уезжали мы не по основной трассе, а по внутренней, так было безопаснее. Когда мы выехали на дорогу, была сплошная пробка, метр-два проедешь — стоишь. Было такое ощущение, что весь Багдад переезжает в Бакуб. Город ведь не был окружен полностью, во всяком случае северо-западный выезд американцы тогда не контролировали.
А там, в Бакубе, сады на много километров. В этих садах люди и жили. Мы поселились у своей очень дальней родни. Другие беженцы жили просто под навесами, в курятниках, в овчарнях. Все в Бакубе было занято беженцами, даже лавки на базаре. А через десять дней по радио передали, что боевые действия кончились. Мы сели в машину и поехали обратно. Опять в такой же пробке. Только выехали из Бакуба, как увидели на обочинах подбитые танки. Десятки сожженных танков, некоторые с оторванными башнями. Наши, кстати, русские танки.
Трупов за всю эту войну я вообще не видела. По мусульманским обычаям нельзя оставлять труп на улице. У дороги их и зарывали.
Те, кто остался в городе, пережили страшные дни. К нам в район забрели шахиды. Не иракцы, эти в смертники не идут. Иракцу главное, чтобы его оставили в покое, очень практичные люди. Смертниками были сирийцы, иорданцы. Они даже не были профессиональными военными. Просто фанатики, которые ненавидели Америку. Приходят эти смертники в наш район и говорят: «Мы будем вас защищать!» Люди отвечают: «Спасибо, не надо. Давайте мы вам лучше дадим денег — и идите отсюда». — «Нет, нам денег не надо, мы пришли погибнуть». — «Ну хорошо, не хотите денег, сделайте одолжение — идите погибать в соседний район». Но они залезали на крыши и пытались сбить из автомата вертолет «Апачи». А вертолеты после этого обстреливали дома. Единственное, что могли сделать смертники, — это выстрелить из автомата по вертолету, обнаружить себя и принять смерть.
Они залезали на крыши только пустующих домов. Хотели и на наш залезть, пока нас не было, но соседи сказали, что мы ненадолго вышли и скоро вернемся.
Наш сад пострадал. У всех высоких деревьев верхушки были срезаны осколками. Одна неразорвавшаяся американская бомба висела на пальме, другая валялась у калитки. По дворам ходил мужчина по имени Абукар. Он еще с кувейтской войны умел обращаться с бомбами. Аккуратно их обкапывал и куда-то уносил. Люди давали ему за это деньги. В саду у меня был русский уголок — яблонька и две сосны. Сосны погибли еще во время войны с Кувейтом. Тогда американцы использовали какую-то гадость. И дожди шли черные, потому что вокруг было полно подорванных нефтяных скважин. И вот в моем саду погибли две эти русские сосны. Другие-то деревья ничего, а эти капризные — погибли.
Первым делом мы вставили окна, а потом начали строить баррикады на улицах, потому что в городе орудовали мародеры из местных. Приезжали на двух-трех машинах с автоматами и начинали шерстить дома. Наши мужчины дежурили на улице круглые сутки. Тоже с автоматами. Оружие они достали у дезертиров саддамовской армии. Те, убегая, выменивали автоматы на гражданскую одежду. Так и говорили: дайте мне штаны, а я вам отдам свой «Калашенков». Так иракцы называют автомат Калашникова.
За первые двадцать дней войны я не видела ни одного американского солдата, только самолеты. А потом, когда война кончилась, в городе появились первые американцы. Они обедали в ресторанах, покупали мороженое. Очень страдали от жары, их лица были красными, как помидоры. Высокие голубоглазые блондины-красавцы. Чернокожих среди них почти не было. Их никто не воспринимал как оккупантов, скорее как освободителей. Они раздавали детям сладости, их «Хаммеры» были просто забиты конфетами. Один американец заходил к нам во двор, мы пригласили его, чтобы показать неразорвавшиеся бомбы. Он сказал, что пришлет саперов, и еще сказал, что приятно общаться с цивилизованными людьми, знающими английский язык. У него был такой прибор, на котором видно, где находятся его товарищи, специальный компьютер, чтобы никто не потерялся. Саперов, правда, мы так и не дождались. И еще среди американцев было очень много женщин, иракские мужчины шеи себе свернули, заглядываясь на них. Вот как раз среди женщин было очень много чернокожих.
А потом вдруг все перевернулось, когда иракцы поняли, что американцам на них наплевать. Бандиты орудовали на глазах военных. Бежит мародер, а американцы ему кричат: «Давай тащи, багдадский вор!» При них же разворовали уникальный музей, нигде в мире такого нет, там была собрана вся цивилизация Междуречья. Когда люди поняли, что американцам на них наплевать, они перестали кричать «Хелло» проезжающим американским машинам. А потом американцев начали убивать. Тогда они понаставили бетонных заборов, перекрыли дороги. Уже не ходили по ресторанам, не покупали мороженое.
Иракцы переменились к американцам, а американцы к иракцам. Был даже такой случай. Огромная пробка, светофора нет, трафик никто не регулирует, а танку надо проехать. Он и поехал, восьми машинам крылья помял.
В Багдаде начались убийства. Кровная месть. Люди начали убивать бывших саддамовцев, интеллигенцию. Точнее, не интеллигенцию, я неправильно сказала, тех, кто служил в «интеллидженс сервис», — бывших сотрудников спецслужб. Все архивы были разграблены, и вычислить их не составляло труда. На глазах моего мужа расстреляли бывшего разведчика, который торговал в лавке сигаретами.
Чего мы ждали от этой войны? Даже не знаю. Вокруг Ирака страны Персидского залива, Арабские Эмираты, Курдистан, Кувейт, Саудовская Аравия. Там везде есть американские военные базы, и люди, представьте, очень неплохо живут. Даже служанок держат из Малайзии. Вот и мы надеялись, что после войны, которую Америка у нас выиграет, в Ираке будет то же самое. Но пока наши предположения не оправдались, хотя той же нефти у нас больше всех. Мы разочаровались в этих американцах. Слишком много ошибок они понаделали. Зарплаты у нас сейчас, конечно, выросли, пенсионеры 100 долларов стали получать вместо двух, но все равно многие думают, что при Саддаме было лучше, безопаснее. Он, конечно, мог убить человека за анекдот, и жили бедно, но фугасов на дорогах не было и бандитов все-таки ловили. Да и дом мой весь в пробоинах, не сквозных, просто выщерблено, но все равно придется штукатурить.
Раиса Махмудовна Мастаева. Родилась в Казахстане. Окончила Грозненский нефтяной институт. Живет в Грозном (на улице Комарова) с мужем — на кухне, потому что больше от ее дома ничего не осталось.
— Сейчас арбуз будем кушать, а пока послушай, красавец мамин, как дело было. В декабре 1999 года, когда в Грозный вошли части армии «Юг», мы из своего дома перебрались в подвал пятиэтажки на Леонова, 12. Сверху находиться было уже невозможно. 8 декабря на нас с вертолета сбросили вот эти листовки, в которых мы были приравнены к боевикам, вот читай: «Внимание, вы окружены, все дороги на Грозный блокированы, вы проиграли. Каждый день и каждую ночь смерть забирает из ваших рядов свою жертву... Командование Объединенной группировки российских войск дает вам последний шанс. До 11 декабря 1999 года будет открыт коридор безопасности. Всем, кто уйдет из Грозного в это время, будет предоставлено жилье, горячее питание, медицинская помощь и, самое главное, жизнь. Лица, оставшиеся в городе, будут считаться террористами и бандитами. Их будет уничтожать артиллерия и авиация. Все, кто не покинул город, будут уничтожены. Время пошло! Командование Объединенной группировки российских войск». Мы это восприняли на свой счет, потому что поблизости боевиков не было. Они сидели на Минутке, на Республиканской, километра три отсюда. И никуда мы не ушли, куда идти — зима. Да и опасно через весь город, война идет. К тому же мы не поверили, что нас начнут уничтожать. Я эти листовки собирала на память, а муж сжигал, они его раздражали. В подвале на Леонова нас собралось 48 человек — чеченцы, шестеро русских. Моего мужа Хусейна выбрали старостой, потому как вшей у него было больше всех. Из подвала мы вышли только в марте.
28 декабря мы из подвала услышали, что наверху появилась какая-то тяжелая техника. Начали кричать: «Не убивайте, не стреляйте, в подвале мирные люди». Они нас услышали и командуют: «Трое! Выйдите наверх!» Вышел мой муж — как староста, я — как жена старосты — и Галя Гончарова — просто как русская. Наверху стояли военные с шикарными красными рожами. Все как один пьяные. Вы, спрашивают, кто такие? Перепишите, говорят, всех обитателей подвала, утром разберемся. Утром командуют: «Староста, выходи! Остальные на месте». Я выхожу вместе с мужем. А вы, спрашивают, куда? Я, говорю, телохранитель старосты. Шел свежий мокрый снег. И тогда русский подполковник говорит моему мужу: «У меня к вам предложение. Проходите вон до той четырехэтажки, обходите ее кругом и возвращаетесь. Если там есть боевики, они начнут по вам стрелять, и мы их обнаружим. Если же с вами ничего не случится, то и ваши люди в подвале останутся живы». Муж спрашивает: а какая гарантия вернуться? А никакой, ответил подполковник. Хусейн пошел, ну и я за ним. Подполковник говорит: а вы куда? Да пройдусь по бульвару, отвечаю. Галя Гончарова тоже из подвала высунулась, думала, ей консервы дадут, а как узнала, что нас в разведку посылают, вернулась в подвал. У меня, говорит, муж больной. Ну и пошли мы. Хусейн против был, чтобы я с ним шла, отвязаться хотел, не тут-то было. Он у меня степенный, шел не торопясь, а я вокруг него пританцовывала — то с одной стороны, то с другой. Все прикидывала, откуда в мужа начнут стрелять, чтобы прикрыть его своим огромным телом. А он и говорит: «Перестань вокруг меня мотаться, раздражаешь». А из дома на нас солдаты смотрят. Болеют: дойдут — не дойдут. Прошли эти триста метров, вернулись назад. Никого, говорим, нет. Снег свежий, ни одного следа. Ну тогда выводите всех своих из подвала, документы будем проверять. Парня одного у нас забрали — Руслана, 28 лет. Избили, увели куда-то, больше мы его не видели. Еще один психический был. Тоже хотели забрать, а я говорю: «Зачем вам этот дурень?» Оставили. Завели нас обратно в подвал, потом опять моего мужа вызвали. В соседнем подвале обнаружили какой-то ящик, думали, взрывчатка. Сами доставать боялись. Мужу говорят: иди доставай, может, не взорвешься. Я тоже выскочила. Пока Хусейн все это вытаскивал, никто из подвала носа не показал. А как узнали, что в ящике картошка, мука, все набежали, чуть ли не в драку.
Прошел месяц. 4 февраля нам велели покинуть подвал до 10 утра. Иначе, говорят, уничтожим. А там по городу ездил наш знакомый из МЧС, Игорь с Майкопа. Он нам воду иногда привозил. Ну муж с ним и познакомился. У нас сын в Майкопе нейрохирургом работает. И вот в тот день утром Игорь как раз приехал. Хусейн ему говорит: «Что хочешь делай, но до десяти утра ты должен успеть в Ханкалу и обратно и привезти бумагу от генерала, чтобы нас здесь оставили. Иначе все погибнем, кругом война». Игорь вернулся без десяти десять. С приказом. А может, и не было никакого приказа, но больше нас не трогали.
5 февраля к нам в подвал пришла какая-то женщина и говорит, что ее двоюродная сестра лежит на площади Минутка, раненная в голову, как бы ее оттуда забрать. Я тайком от мужа договорилась с комендантом поселка о машине и с этой женщиной поехала на Минутку. Там тогда еще 9-этажный дом стоял, сейчас его нет. Эта дама ведет меня на 4-й этаж. Заводит в какую-то квартиру, всю увешанную шикарными коврами. Сидят трое ребят-радистов, хорошенькие такие, а на полу на ковре лежит какой-то майор, потом я узнала, что его звали Валера, с бутылкой водки на груди. «Ну и зачем ты пришла?» — спрашивает у меня этот Валера. Я начинаю объяснять что-то про раненую девушку. Он ничего не понимает, я опять по новой. Тут заходит еще один майор, высокий, подтянутый, офицерская косточка. Увидел меня и говорит Валере: «С кем это ты разговариваешь, убери эту нечисть». Валера встает и говорит мне: «Точно, я тебя, пожалуй, расстреляю». Тут уж я не помню, что начала ему говорить. Все подряд. Чуть ли не книжки прочитанные пересказывала, и Пушкина, и Лермонтова и кого угодно, не замолкала, чтобы хоть как-то вывести его из звериного состояния. А он слушает. Наливает и пьет, мне не предлагает. Я говорю: не пейте так много, проблемы будут. А он отвечает: «Какие проблемы, расстреляю тебя — да и все. Какая-то ты подозрительная. Чеченка, а на русском хорошо говоришь». Тут я возьми и ляпни. Язык врага, говорю, надо знать хорошо. А кто ж, спрашивает, тебе враг. Ты, говорю, и есть враг, а что, друг, что ли, расстреливать меня собрался. Ладно, говорит, поболтай перед смертью, а потом я тебя расстреляю. Расстреляешь, говорю, если Всевышний позволит. Не поминай, кричит, Всевышнего, я атеист. Твои проблемы, говорю. Поговорила я еще час. Надоела, видать, этому Валере. Поднимайся, приказывает, пойдем на расстрел. Ребята эти, радисты, которые мне понравились, смотрят на меня с жалостью. Я говорю: «Ребята, не махайте, все помрем, дай Бог, чтоб вы жили». И вот выходим мы в коридор. Я впереди, Валера сзади. И все там на меня смотрят, сроду столько внимания мне не оказывали, чтобы столько мужчин сразу с таким интересом на меня смотрели, вся армия. Спустились вниз. Валера говорит: «Мне тут надо в одно место зайти». Я отвечаю: «Не беспокойся, занимайся своими делами, я еще лет 50 могу подождать». Возвращается, дрожит весь. Пистолет достал. Отвернись, кричит. Я говорю, только не это, стреляй в лицо. Не могу я, кричит, в лицо и трясет его всего. Я ему говорю: «Успокойся, красавец мамин, возьми себя в руки, ну не я же в конце концов тебя расстреливаю, чего ты дрожишь-то». А там танк рядом стоял. Он вдруг в него прыгает и командует мне, лезь на броню. Я залезла. Держись за пушку крепче. Я обхватила ее руками. Он развернул танк на месте, и поехали мы по улице Сайханова, туда, где раньше было кафе «Махачкала». Чуть какой-то «Урал» с военными по дороге не сбили. У Комсомольского сада нагоняет нас БТР с мегафоном: «Майор такой-то, немедленно остановитесь, будем стрелять!» Останавливаемся. Из БТРа выходят офицеры и так вежливо-вежливо мне говорят: «Женщина, спускайтесь вниз». Ну, я спустилась, пересадили меня в БТР и отвезли в мой подвал.
Оказывается, никакой раненной в голову сестры на Минутке не было. Женщину эту посылали за молоденькими девушками, а она, дура, меня с перепугу привела. Когда я с этим Валерой ненормальным разговаривала, ее обратно за девушками послали, сказали, что если не приведет опять никого, то меня расстреляют. Женщина пришла опять в наш подвал, рассказала все Хусейну, он поднял на ноги всех военных, кого мог, и они на БТРе приехали меня спасать.
Из подвала мы вышли только в марте. Вернулись в свой дом. Там у нас под сараем тоже погреб есть, в него переехали. В соседнем доме стоял 506-й полк. Его солдаты называли себя «батальон смерти». У них был черный флаг, висел с той стороны, а на этой стене, которая выходит в наш сад, была надпись: «Ни ваххабитам, ни чехам не оставим ни одного живого дома. Сожжем и уничтожим всю Чечню. И долго будет помнить чеченский народ наш 506-й полк. На этой войне он заработал звание гвардейского». А сверху нарисовали мой шикарный череп.
Здесь была большая комната. А в этой комнате большой была моя библиотека. Вот здесь были стены, здесь, здесь и здесь стеллажи сверху донизу. Пятнадцать тысяч книг. Мародеры, солдатики русские, погрузили их на «Урал» и увезли. Я как раз вернулась домой из подвала, когда они мои книги грузили. Стою во дворе, наблюдаю. Один солдат остановился. Ты, спрашивает, кто такая, откуда взялась. Живу, отвечаю, здесь. Это мой дом, а сейчас вы выносите мою библиотеку. Я ее 30 лет собирала. Да мы, говорит солдат, не для себя, мы для шефа. А это действительно твои книжки? Да, говорю, мои. Подпиши, говорит, пожалуйста, одну на память. И протягивает томик Сименона. Хорошо, говорю, давай, красавец ты мамин. И подписала: «Надежды свет дневной во тьме ночной. Опора сильных и бессильных сила. Я думаю, что стало бы со мной, когда бы мне надежда не светила». Это стихи одного мудрого человека, чуть-чуть даже, может быть, и мои. Вот так я ему книжку и подписала, а имя свое не поставила. Они вынесли книжки, мебель, посуду, подожгли дом и уехали.