Юбилей Иосифа Виссарионовича — актуальная тема, что ж поделаешь… Тут и хрестоматийное «Сталина на вас нет», и „миллионы загубленных душ“, и либералы, и сталинисты. Позиции противников определены, окопы прорыты на полный профиль, боеприпасов в достатке. Можно забавляться бесконечно, тем более, что каждая из сторон в принципе неуязвима для вражеского оружия. Почему? Слишком велика разница дискурсов. Потому приплюсуем к общему взаимонедопониманию еще и наше, родное, марксистское.
Сразу обозначим свою позицию. Мы, марксисты, анализируем сталинизм исключительно с точки зрения соответствия интересам рабочего класса. Это — единственный критерий эффективности рабочего государства и его лидеров. Поэтому для нас чужды крокодиловы слезы либералов по «истребленной интеллигенции». Дело не в самом терроре, а в том, кому и против кого этот террор служил. Но столь же чужды нам и патриотические аллилуйи „эффективному менеджеру“.
Гуляющий в массовом сознании тезис о Сталине как «эффективном менеджере», в сущности, ставит вопрос вот как: допустимо ли добиваться очевидных успехов ценою человеческих жертв? Старая дилемма целей и средств! Отсюда и начинают плясать государственники, патриоты и мимикрирующие под „левизну“ полуфашисты. При этом сами успехи под вопрос не ставятся, они как бы бесспорны. Тут-то и лежит корень проблемы. Сам по себе вопрос «Допустима ли победа ценой жестокости?» для марксиста порочен. Мы должны сразу задуматься: ЧЬЯ победа и в ЧЁМ?
Чаще всего принято говорить о трех великих достижениях сталинской эпохи: технологический прорыв СССР, победа во Второй мировой войне и создание «сильного государства». Само по себе эти факты бесспорны. Но если вдуматься поподробнее, то заслуг Сталина тут немного. Причем речь тут идет не только и не столько об Иосифе Виссарионовиче Джугашвили, но и о созданной им (а отчасти — и создавшей его) системе управления.
Необходимость создания в отсталой России современного индустриального производства была очевидна многим. В сущности, и революция произошла в России именно потому, что импотентная российская буржуазия была просто неспособна осуществить промышленный рывок своими силами. Пришлось взяться за дело пролетариату. В 20-е годы большевистские теоретики были едины во мнении, что индустриализация необходима. Пути её, вчерне намеченные Лениным, споров тоже не вызывали. Расхождения начинались с вопроса, КОГДА и КАКИМИ темпами развивать промышленность?
И как раз здесь сталинско-бухаринская фракция (до 1927-го они держались вместе) особого энтузиазма не проявляла. Бессмертная сталинская фраза «Строить Днепрогэс — всё равно что мужику покупать граммофон вместо коровы» была сказана в 1926 году! Довольно скромные предложения левой оппозиции высмеивались как „сверхиндустриализаторство“ и левацкий уклон. Всего год спустя осторожность была забыта. Вопрос встал совсем по-иному: либо модернизировать хозяйство в кратчайшие сроки - либо погибнуть!
Здесь не место подробно рассматривать, как объективные условия шаг за шагом буквально подталкивали сталинское руководство по этому пути. На эту тему написано много книг. Да, рабочему классу Советской России нужна была индустрия: на корове в социализм не въедешь. Но может быть, Сталин, пусть он и не предвидел такой необходимости, всё же «эффективно» провел модернизацию? Увы, нет — и свидетельств тому тоже достаточно. Итоги первой пятилетки оказались настолько ниже плановых прогнозов, что их (впервые в истории СССР) пришлось засекретить. Не забудем, что вся индустриализация проводилась в истерическом ажиотаже, при огромных и зачастую неэффективных расходах — как финансовых, так и человеческих.
Можно ли назвать эффективным менеджера, который до последнего не предвидел, не учитывал, не понимал требований времени, и лишь в последний момент, в авральном порядке, бросился залатывать бреши, созданные его же собственной халатностью? Современный предприниматель вряд ли бы доверил такому управленцу солидное предприятие.
На эту тему можно говорить долго. Здесь же следует четко сказать вот о чем: как и прежде, наш менеджер проявил свою «эффективность» лишь тогда, когда над головой завыли гитлеровские бомбовозы. И самым эффективным решением оказалось представление инициативы специалистам. В старой статье „Сталин и война“ (более подробно рассматривающей эту тему) я писал:
"Положение становилось критическим. И в этот момент Сталин, наконец, осознал те факторы, которые уже не раз становились причиной грандиозных поражений. Он понял, что его дальнейшее некомпетентное вмешательство в предельно опасную и грозную материю войны может привести к последствиям уже непоправимым, и предпочел отстраниться. Руководство боевыми действиями перешло в руки специалистов, чьи познания были уже проверены горьким опытом. Сталин скрылся за их спинами. Победят — отлично, сработают на авторитет «вождя», провалятся — пусть пеняют на себя, уж в разоблачении чужих загибов, заскоков и происков Сталин равных не знал. (…)
Часто говорят, что к концу войны сталинское военное руководство стало более компетентным. Не совсем так. Он до конца не понял премудростей военной науки, так и оставшись жестоким администратором-самодуром. Это, скажем, признавал Жуков, презрительно именовавший Верховного «штафиркой» (штатским). Чем ближе была победа, тем сильнее Сталин подстегивал армию, вновь и вновь требовал «не считаться с жертвами», не останавливаться — все во имя политического престижа. Однако в стратегические вопросы он вмешиваться перестал. С одной стороны, Сталин, как мы говорили, вполне уяснил степень собственной военной компетентности. С другой — армия и ее военачальники выросли в серьезную самостоятельную силу, не склонную слепо подчиняться дилетантским указаниям".
Говоря о государственнических заслугах Сталина, мы должны снова вернуться к вопросу древнеримской юстиции — qui prodest — кому выгодно? Стыдно, что приходится напоминать о столь очевидных вещах, но — кому выгодно сильное государство? Кому нужно, чтобы «все боялись»? Верхам или низам? Когда об этом толкует фашиствующий обыватель — одно дело. Но и обыватель, если дело касается его личной жизни, освобождается от патриотического дурмана. Вспомним, что Энгельс писал свое „Положение рабочего класса в Англии“ именно в эпоху наивысшего могущества Британской империи. Вспомним, какую пользу в конце концов принес немецкому рабочему Гитлер, которого и впрямь боялась вся Европа. Конечно, и британский, и немецкий рабочий какое-то время получали свои крохи с пиршественного стола империализма, но разве в этом состоял их классовый интерес? „Сильное государство“ — фетиш буржуа, а не коммуниста.
Мы не анархисты. Рабочее государство должно уметь себя защищать. Но защищать от кого? Именно в этом ключе нужно ставить «проклятый» вопрос о репрессиях. В смятенном сознании либерала сталинские репрессии предстают какой-то бессмысленной и стихийной мясорубкой. Рупор „Эха Москвы“ Леонид Радзиховский так и пишет: «1937 год — УБИЙСТВА В ЧИСТОМ ВИДЕ. Никакой тебе „гражданской войны“, „коллективизации“, прочих глупостей. Просто массовые убийства. За что? А, да… Договорились — вопрос лишен смысла». Лишен смысла для либерала, в силу сатанинской природы большевизма, но не лишен для нас.
На деле 1937-38 годы были ИМЕННО годами гражданской войны — тем более беспощадной, что скрытой от глаз. Это была война между бюрократией и старой большевистской партией. Конечно, под удар попали и многие другие, в том числе и оплакиваемая либеральной общественностью «культурная элита». Но не ради элиты всё затевалось. Ведь в относительно мирные 1933-36 годы почти вся старая интеллигенция успела от души присягнуть на верность сталинизму — не исключая и тех, кто с 1917 года проклинал «режим Ленина и Троцкого»: а почему бы и нет? Там царь-батюшка — тут царь-батюшка. Там великая Русь — и тут она же, пусть под безбожным знаменем. Как говорил на лубянских допросах монархист Шульгин, «Коммунизм исчезнет, как бородавка, но империя — она останется!»
Спустя полвека после этих слов «коммунизм» (т.е., Советский Союз) исчез. Осталась ли империя — другой вопрос. Но разве это признак эффективности системы? Можно сколько угодно рассуждать об «агентах влияния ЦРУ» и прочих зеленых чертиках, но факт есть факт: даже открытое военное поражение есть лишь следствие слабости государственной системы — что же можно сказать о государстве, павшем под собственной тяжестью, тем более, о государстве рабочих? Созданная сталинской бюрократией иерархическая административная система не оправдала себя.
Конечно, тому были объективные причины, и серьезнейшие. Изолированная революция поневоле должна была превратиться сначала в военный, а потом и концентрационный лагерь. И этот процесс в любом случае нашел бы своего вождя, неважно, звали бы его Сталиным, Кировым или Зиновьевым. Но сам по себе процесс этого превращения мог идти разными темпами. И всё, что творилось внутри этого лагеря, само по себе влияло на мировой рабочий класс, чъей поддержкой и держался СССР на мировой арене — не как «сильное государство» вообще, а как страна победивших рабочих. И тут мы видим, наверное, самое печальное наследие сталинизма: как метко заметил историк Исаак Дойчер, „Миф о социализме в одной стране породил, таким образом, новый, еще более грандиозный миф — миф о несостоятельности социализма“.
Итак, суть дела проста: мы, марксисты, отрицаем сталинскую систему не из соображений христианского гуманизма, не из любви к либеральным свободам — а именно в силу её НЕЭФФЕКТИВНОСТИ с точки зрения исторических интересов рабочего класса. Говоря словами Троцкого, сталинистская бюрократия — это «нечестный сторож народного достояния», и неэффективность ее не в жестокости средств. Когда сталинисты указывают либералам на жестокость их родного капитализма, перед которой меркнут любые сталинские репрессии — они правы. Неправы они в другом: сталинские репрессии не охраняли рабочее государство, а ПОДТАЧИВАЛИ его.
Именно такая диалектическая позиция отделяет нас от антикоммунистов, подрабинеков и прочих буржуазных словоблудов. Факт есть факт: Сталин сегодня «снова в чартах». Но в моде не реально-исторический Сталин — а миф о нем; силуэт, который каждый наполняет своим собственным содержанием. Вот и бродят сегодня по миру призраки Сталина-коммуниста, Сталина-доброго царя, даже Сталина-фашиста и антисемита. Всё это в нем было. Но ничем этим он не был.
Но кому какое дело? Разве только академическим историкам. Если прошлое не хочет умирать и настойчиво возвращается к нам — это значит, что в его одеждах выступает настоящее, а может, и будущее. Стихийный сталинизм — это поиск ответа на проблемы сегодняшнего дня, это первая попытка масс выйти из политической апатии. И даже более того — выйти ВЛЕВО; это жажда радикального разрешения проблем капитализма. Но еще — это страх взять на себя ответственность за свою судьбу.
Люди выбирают социалистический путь. Но не тот, который связан с массовой борьбой. Такая перспектива пока страшит массы. И поэтому гуляет, гуляет по России призрак генерального секретаря — «доброго бюрократа», который сделает всё за тебя: и ворюг к стенке поставит, и чинуш окоротит, и заводы запустит… И как всегда, иллюзии простого люда с радостью используют те, кому оно выгодно. Даже КПРФ, еще недавно чуравшаяся открытого сталинизма, сегодня празднует юбилей вождя во всероссийских масштабах. Впрочем, неудивительно: зюгановской клике не привыкать к эксплуатации пассивности масс.
На недавней питерской конференции «Социалистический идеал и его реализация» проф. Бузгалин сказал: „Нельзя отдавать антисталинизм в руки антикоммунистов“. И это правильно. Либералы любят посудачить о „суде над сталинизмом“ (некоторые говорят и откровенней — над коммунизмом). Если судить людей, то поздновато спохватились: никого, почитай, и не осталось. А если идею — то суд, не суд, а всесторонний и критический анализ истории СССР, конечно, нужен. При одном „но“ — это должны делать только коммунисты, марксисты, левые! Только мы сможем отделить зерна от плевел.