Виктора Цоя не принято зачислять в левацкие святцы. Его песни, по большому счету, лишены «классового сознания». И не оттого, что он не дожил до капитализма. В те же годы Коля Михайлов из «Бригадного подряда» орал со сцены: «Я горд, что я современный рабочий!» Ждать такого от Цоя было бы смешно. А перестроечный гимн «Мы ждем перемен» сегодня стал хитом либеральных митингов. Не зря, конечно: абстрактный призыв к абстрактным переменам — какой еще саундтрек может быть уместнее для Навальных-Немцовых?
Но тем не менее, Цой — народный герой. Его посмертная судьба уникальна, и дело не в трагическом финале: ни один из отечественных рокеров, покинувших сей мир к началу 90-х, не обрел такой стабильной популярности. Группа «Кино» не активна уже более двадцати лет, но даже самый чуткий нос не уловит запаха плесени от ее песен, и сегодня поражающих свежестью. Что важно, эти песни любит, слушает и поет рабочий класс по всей России: в любом дворе, где есть гитара, тебе сбацают «Пачку сигарет», «Восьмиклассницу» или «Звезду по имени Солнце» — признание, право же, немалое!
В силу народной любви о Цое вспомнила и правящая элита. 50-летие рокера было отмечено пусть и не всероссийскими гуляниями, но гораздо более масштабно, чем, скажем, 200-летний юбилей Герцена. В Питере Виктору открыли памятник. Проходили симфонические (!) концерты с его песнями и выставки фотографий. Постаревших музыкантов «Кино» даже согнали для записи «утерянной песни», очень своевременно найденной, но в итоге далеко не лучшей, как и все утерянные записи мертвых музыкантов. Сбербанк даже выпустил памятную юбилейную монету. Мотив прозрачен: теряя последние симпатии неблагодарного электората, элита жаждет хоть чем-то, но породниться с народными чаяниями. Не выгорело с Высоцким — что ж, попробуем Цоя.
Забавные конвульсии. Конечно, уже давно ясно, что рок отнюдь не равняется «протесту» или «угрозе обществу». После того как Боно Вокс братался с лидерами «большой восьмерки», а Тони Блэр признавался в любви к The Clash, этот миф умер раз навсегда. Но всё же благочестивая путинская диктатура, бросающая за решетку девушек по обвинению в подрыве «веками чтимых церковных традиций и догматов», могла бы поискать более безгрешного праведника, чем, в сущности, асоциальный рокер. «Асоциальный» здесь — не ругательство, а факт: что поделать, рок-тусовка 80-х действительно была далека от ангельской чистоты. И это не беда. Любая творческая личность являет собой редкостный клубок пороков, неврозов, противоречий: не будь этих противоречий — не было бы и нужды творить. Недавно мне довелось посмотреть фильм об андеграудном поэте Роальде Мандельштаме, обитавшем в 50-е годы в ленинградской коммуналке. На экране появились нынешние жилицы квартиры, обычные питерские тетки: «Да, помним, детьми были, жил тут какой-то наркоман… И всё-то у него народ собирался, мать моя даже нас одних оставлять боялась…» Вот так: кому гений, а соседу головная боль. Одно другому не мешает. То же и с Цоем. Строить из него святого глупо. Не лезет. Он не меньше, чем святой, а больше — он человек.
Человек пусть не гениальный, но безусловно талантливый. Музыка «Кино» уникальна для тогдашнего рока с его гипертрофией текста и презрением к технической стороне дела. Парадокс, но в те годы, когда выйти на сцену с гитарой само по себе было вызовом и чуть ли не политической декларацией, мало кого заботила музыка. «Кино» же были, наверное, самой «западной» из русских групп. Начав с общеупотребительного «русского рока», они перешли к качественному и драйвовому пост-панку, а затем — к «новой волне». Забавно: в позднем творчестве «Кино» от рока осталось совсем немного, однако назвать его поп-музыкой вряд ли у кого повернется язык. Талант Цоя и Каспаряна всегда позволял безошибочно найти баланс между крайностями: цепляющая мелодика — и жесткий ритмический рисунок, высокопарная героика текстов — и звенящий бесстрастный вокал Виктора. Сыгранные и спетые другими, песни «Кино» превращаются из волшебства в обычный продукт шоу-бизнеса. Был такой трибьют-проект «Кинопробы», и что из него запомнилось? Плясовая цыганщина в исполнении Zdob Si Zdub? Пшик.
Но дело не только в музыке. Хорошая мелодия при пустом, беспомощном тексте может потянуть на хит-однодневку, но «гимном поколения» точно не станет. А ведь мы говорим о гимнах как минимум двух поколений. Если бы киноманы прочли эту статью, они бы загрызли меня, но давайте будем честными: стоит взглянуть на тексты Цоя холодным глазом, забыв о песнях, — и невольно поразишься их литературной примитивности, даже убожеству. «И все кричат «ура», и все бегут вперед, и над этим всем новый день встает» — такие вирши под стать скорее школьнику-троечнику, чем кумиру миллионов. Лексика бедна, образы шаблонны. Но… мы этого не замечаем. Так почему они так тревожат нас в юном возрасте, остаются в памяти на всю жизнь? Почему бередят сердце слова «Печали», откуда я взял вышеприведенные строки, или «Последнего героя»?
Я бы сказал так. Позиция цоевского героя — позиция романтика, вечного странника без приюта и родины. Часто звучащее «мы» не должно обманывать: «мы» — это такие же отверженные, преданные, каждый сам за себя, в одиночку ведущие свою героическую войну с целым миром. «Война» — здесь слово ключевое, как и «герой». Персонаж песен Цоя живет в состоянии непрерывного подвига. Но каков этот подвиг? Среда, в которой он обычно пребывает — самая что ни на есть обыденная, обставленная массой деталей повседневного быта, до боли нам знакомых: пачка сигарет и стакан портвейна, «на кухне синим цветком горит газ», «за окном идет стройка, работает кран, и закрыт пятый год за углом ресторан», а вырвешься, сбежишь — всё по-прежнему: «И опять на вокзал, и опять поезда, и опять проводник выдаст белье и чай». Но тем не менее беспрестанным ритмом колотится в висках странный стук: «В дорогу!» «Я ухожу!» — куда? «Ты уходишь туда, куда не хочешь идти. Ты уходишь туда, но тебя там никто не ждет».
Идея ухода (к богу, к природе, в народ) стара как мир. «Раздай имущество свое бедным и ступай за мной». Под любой толщей жира, в глубине души, кроется этот сладко жгучий уголек: «А вот в один прекрасный день брошу всё это к чертовой матери, и ка-а-ак…» Но это путь для единиц. Люди живут так, как живут, не оттого что не хотят по-другому. Скорее напротив — нотка, которую затрагивают в наших душах романтические декларации, говорит: мы хотим, втайне от самих себя, болезненно хотим жить иначе. Но тот самый ненавистный романтикам быт опутывает нас с ног до головы, запускает щупальца в мозг и властно заставляет подчиняться готовым моделям поведения, мысли, чувств… Иначе говоря, человек — это среда, и меняется он только вместе со средой.
Поэтому призыв «В дорогу!», звучавший тысячи раз за всю историю человечества, никем не воспринимается как руководство к действию. Точней, воспринимается только тогда, когда понятно, куда должна вести дорога. Этого Цой, как мы видели, не говорит. Однако чувствовать себя героем хочет каждый. Песни «Кино» дарят нам такой шанс. Героика эта приятная, щекочущая и ни к чему не обязывающая. Каждый из нас, выросших «в тесных квартирах спальных районов», сидя на кухне за сигаретами и портвейном, способен ощущать себя «последним героем», но — парадокс! — уже не потому, что ты отвергаешь этот мир, а потому что примиряешься с ним. Осознаешь его убожество и… героически терпишь.
Здесь меня, пожалуй, поправят: ведь были у «Кино» и другие песни — хулиганские «Прохожий» и «Мама-анархия», пижонская «Рядом со мной», лирические «Восьмиклассница» и «Когда твоя девушка больна». Да. И благо, что были. Грош цена тому творцу, кто вечно перепевает один и тот же мотив. Однако не они делали лицо группы. Юрий Каспарян позже признался: «Мы находились в плену своего героического пафоса, и петь о любви нам казалось как-то не по рангу». А почему этот героический пафос притягивал и продолжает притягивать слушателей (несмотря на перевернувшееся время), мы, кажется, уже ответили. Музыка «Кино» пережила деидеологизированные девяностые и нулевые именно потому, что она не противоречила, а дополняла, уравновешивала их. Она давала право голоса тому маленькому герою, что живет внутри каждого — и рабочего, и самого раззажратого олигарха.
Конечно, с политической точки зрения легко заклеймить такую позицию как пустую и бессодержательную. Но вспомните свои первые шаги, господа активисты: разве ваш радикализм, ваша страсть к борьбе, вечное шило в заднице, начались не с какого-нибудь пустого романтического призыва, который вы по чистой случайности приняли всерьез? Ведь всегда находится один из тысячи, кто не довольствуется позой кухонного героя, и на призыв «В путь!» встает, берет одр свой и идет. В конце концов, если бы романтический протест строился на пустом месте — он бы не был так живуч в истории людского рода. А наш мир действительно бесчеловечен, быт действительно убог и беспросветен, и, черт возьми — совсем неплохо, когда действительно талантливые люди то и дело тормошат нашу совесть, напоминая об этом.